— Я вижу, однако, здесь бабочек, — сказал мой отец, когда мы углубились в сад.
— Это немыслимо и невозможно, чтобы мои птицы склевали все личинки, — отвечал мой гостеприимец, — они мешают только непомерному их распространению. Кое-что всегда остается и дает пищу на следующий год. К тому же бабочки прилетают и издалека. Да они были бы и лучшим украшением сада, если бы их гусеницы не были так вредны для наших человеческих потребностей.
— А разве птицы тоже не причиняют вреда плодовым деревьям? — спросил отец.
— Да, причиняют, — ответил мой гостеприимец, — особенно вишням и другим видам мягких плодов. Но по сравнению с пользою, которую приносят мне птицы, вред от них очень невелик, пусть и они получат свою долю от изобилия, которое они мне создают. К тому же, поскольку, кроме естественной пищи, они получают от меня дополнительный корм, а порою и лакомства, опасность налетов на мой сад значительно уменьшается.
Мы обошли весь сад. Каждая клумба, каждый в отдельности примечательный цветок, каждое дерево, каждая грядка, липовая аллея, пчельник, теплицы — все было подробно осмотрено. День почти совсем разгулялся, и везде во множестве благоухали цветы. Мы поднялись до высокой вишни и оглянулись оттуда на сад. Отец был счастлив все это видеть и наблюдать. Мать, по-видимому, не уделяла столько внимания окружающему, как отец, она, видимо, говорила с Матильдой о благополучии и неблагополучии и о будущем детей. Да и предметом разговоров между Клотильдой и Наталией вряд ли был главным образом сад. Вероятно, они коснулись других вещей.
От высокой вишни пришлось вернуться в дом, потому что время, остававшееся до обеда, уже истекало. На минутку все разошлись по своим комнатам и потом собрались в столовой.
Вторая половина дня была отдана осмотру хутора, лугов и полей. От высокой вишни мы пошли к засеянному холму, а по нему к полевому привалу. Мы прошли в точности тем путем, каким я прошел со своим гостеприимцем в тот вечер, когда я впервые попал в Асперхоф. На полевом привале мы немного огляделись. Ясень как раз покрылся первыми листочками и старался распустить их. Мы не могли сесть, потому что скамеечка была для этого слишком мала. От полевого привала мы пошли на хутор. Мы двинулись той дорогой, по которой я однажды шел наедине с Наталией. После осмотра хутора, где мой гостеприимец показывал отцу все до мелочей и объяснял ему, как выглядело все раньше, что из этого стало и что еще будет, мы пошли хуторскими лугами, полями на склоне холма дома роз, затем обошли холм, наконец, поднялись к рощице у пруда, а оттуда вернулись вдоль ручья в ольшанике, так что снова вышли к высокой вишне, откуда и пошли домой. Тем временем наступил вечер. Все вызывало у моего отца восхищение.
Следующий день был отдан осмотру внутренних помещений дома, сокровищ искусства и всего, что в нем находилось. Мой гостеприимец провел моего отца сначала по всем комнатам первого этажа, затем по мраморной лестнице к мраморной статуе. Мы все, кроме Ойстаха и Роланда, сопровождали их. У мраморной статуи мы простояли очень долго. Оттуда мы прошли в мраморный зал, где мой гостеприимец назвал моему отцу все сорта мрамора и места, где они встречаются. Затем мы постепенно обошли покои моего гостеприимца, комнаты с картинами, книгами, гравюрами, читальный зал, угловую комнату с кормушками для птиц и, наконец, гостиную и жилую комнату Матильды. Осмотрели мы и тот покой Ризаха, где стоял мольберт с почти готовой картиной. Закончили посещением столярной мастерской, осмотром ее устройства и всего, что находилось тогда в работе. Если вчера мой отец был полон восхищения, то сегодня он был прямо-таки вне себя. Мраморная статуя привела его в такой восторг, что он сказал, что от всех его путешествий в памяти у него не осталось ни одного произведения древности, которое было бы лучше этой статуи. Она осматривалась со всех сторон снова и снова, обсуждалась каждая подробность и все в целом. Ничего хотя бы отдаленно подобного, сказал отец, у него нет, разве что на некоторые из его старинных камей можно еще смотреть рядом с этой фигурой. Мраморный зал понравился ему чрезвычайно, и мысль построить такое помещение показалась ему очень счастливой. Он славил терпение моего гостеприимца в поисках мрамора и хвалил тех, кто придумал сочетание, давшее такую чистоту и такое великолепие. Старинная мебель, картины, книги, гравюры занимали моего отца живейшим образом, он все досконально осматривал и говорил о многом и как любитель, и как знаток. Мой гостеприимец легко находил с ним общий язык, их мнения часто совпадали и часто дополняли друг друга, насколько вообще можно изложить свое мнение в обществе, где приходится высказываться коротко. Мать от души радовалась радости отца. Так наконец исполнилось то, чего она так часто желала — чтобы отец посетил дом моего гостеприимца, и исполнилось это так приятно, как она, конечно, и думать не смела. Картину Роланда отец рассматривал очень внимательно, он нашел ее весьма значительной, обсуждал с Ризахом разные ее частности и сказал, что, судя по этому произведению, у Роланда могут быть большие надежды на будущее. Вполне понятно, что моему гостеприимцу доставило огромное удовольствие, что плоды его трудов снискали такое признание у человека, чьи слова свидетельствовали о его праве судить о них. Оба старика все больше сближались, подчас немного забывая об остальном обществе. В столярной мастерской, где вожатым был Ойстах, мы просмотрели не только все чертежи и планы, нет, все устройство и методы работы, а равно и все инструменты подверглись пристальному рассмотрению. Отец был в полном восхищении. На осмотр всего этого ушел целый день.