Он пошел рядом с нею, снова подчиняясь ее волнению. Даже продолжал держать фуражку в руке, забыв надеть ее на голову, хотя солнце еще палило зноем. Воздух был совсем неподвижен, как перед грозою. Деревья не шевелили увядшей листвы. Цветы наполняли весь сад пьяным своим запахом.
Григорий Петрович и Анастасия Юрьевна прошли по желтой дорожке, окаймленной стриженой оградой алых роз, до самого обрыва. Здесь стояла скамейка, как раз против террасы. В обе стороны от нее тянулись липовые аллеи, уходящие в парк. Прямо под ней рос молодой фруктовый сад, далее за оградой проходила проезжая дорога к припаромку. Там суетились люди и скрипел канат. Через реку лепились Черчичи со своим костелом и церковью по двум концам.
Анастасия Юрьевна села на эту скамейку. Галдин сел рядом с нею, готовый слушать.
— Так я и говорю,— чуть спокойнее начала она,— что как это ни странно, но единственно к вам я и могу обратиться… Вы понимаете… мой муж… ну, одним словом, у него живут эти твари… конечно, вы уже знаете об этом, это знают все и мне нечего скрывать. Не подумайте, что у меня нет стыда, но в деревне, где не с кем говорить, бываешь рада всякому свежему порядочному человеку… Вы должны понять… И вот мой брат, вы его уже видели, он полюбил одну из них и хочет жениться! Вы подумайте! Какой ужас! Я совсем не против простых, быть может, для него было бы счастье жениться на крестьянке, но не на такой… Боже мой, какая здесь гадость, если бы вы только знали!
Анастасия Юрьевна закрыла глаза и прижала руки к груди. Григорий Петрович сидел пораженный, придавленный. «И ей приходится говорить об этом!» — думал он, глядя на ее похудевшее лицо.
— Какая гадость,— повторяла она с трудом, почти с отвращением произнося эти слова.— Он уже выдал замуж одну за своего лакея, а теперь хочет сделать то же самое с моим братом. Вы ведь видели брата, вы видели, какой он жалкий? Его можно заставить сделать все, что захочешь.
— Но почему вы думаете, что во всем этом принимал участие ваш муж? — решился, наконец, заметить Галдин.
— Ах, вы еще спрашиваете, почему? Да потому, что нет такой пакости, такой низости, которой бы он не сделал. Вы так же, как и все, обольщены его внешним благородством. Мне ли не знать, почему? Да потому, что я сама слышала, как он, смеясь,— он ведь всегда смеется,— советовал брату жениться на ней… Он и ей внушил эту мысль, он заставлял ее быть ласковее с братом… Почему?.. Да потому, что она должна быть скоро матерью… Слышите, матерью ребенка моего мужа…
Анастасия Юрьевна медленно произнесла эти последние слова, точно сама хотела убедиться в истинном их смысле и смотрела на Григория Петровича растерянным, блуждающим взором.
— Так вы мне поможете? — спросила она совсем тихо.
— Охотно, конечно, но…— начал было тот.
— Нет, нет, скажите только «да»… только «да», и я буду спокойна,— опять возбуждаясь, перебила она его.
Он не сумел ответить, так как в это время, резко разрывая воздух, загудел подходящий к Черчичам пароход. Вслед за ним раздался первый удар грома.
Но Анастасия Юрьевна по губам Галдина и по выражению лица его поняла то, что он хотел сказать ей.
За первым ударом последовал второй, солнце померкло, и по листьям застучал все учащающийся ливень.
Когда Галдин и Анастасия Юрьевна вбежали на террасу, они застали там все общество,— тех же пана Лабинского, князя Лишецкого, почтмейстера, знакомого уже Галдину ксендза и вдову Фелицату Павловну Сорокину с земским начальником. Сорокина никуда не появлялась без земского начальника, хотя тому, по-видимому, это не доставляло никакого удовольствия. Акцизного чиновника и учительницы фон Клабэн не принимал у себя, исключение он делал для одного лишь почтмейстера и то лишь потому, что тот умел во время подвернуться под руку и считался веселым собеседником.
Графа Донского не было между ними.
— Анастасия Юрьевна положительно становится молодцом,— крикнул князь, целуя ручку у хозяйки.— Какой маг и волшебник поднял вас с вашего кресла? Уж не вы ли, Григорий Петрович, тому причиной?
— Моей жене помогает режим, который прописал ей доктор,— заметил фон Клабэн и, взявши под руку ротмистра, отвел его к столику, где стоял ящик с сигарами и кофе.— Вот возьмите эту регалию {43} , очень хорошая регалия,— говорил он дружеским тоном, понижая голос.— Не всякий понимает в хороших сигарах. Мне они достались по случаю. Что? Я очень рад, что вы приехали к нам в губернию. Теперь, конечно, хозяйство не приносит никаких доходов, но это очень важно, когда на земле сидят такие люди, как вы…
«К чему он все это говорит? — подумал Галдин.— Он что-то удивительно любезен сегодня!»
— Ваш брат тоже приедет в имение? — продолжал Карл Оттонович по-прежнему пониженным приятельским тоном. Нет? Ах, он служит… Да, я слышал, он себе делает блестящую карьеру! Что? Простите, это не ваш родственник в министерстве внутренних дел?
— Это мой дядюшка…
— Ах, это даже ваш дядюшка… Ну да, я так и думал. Скажите (Карл Оттонович прищурил один глаз и посмотрел на кончик своей сигары), вы не знаете, он, кажется, может получить портфель? {44} Я что-то читал об этом.
Лицо фон Клабэна дышало полной невозмутимостью, казалось, точно и не он задавал вопрос.
— Я, право, не знаю,— беспечно отвечал Григорий Петрович.— По правде сказать, я мало интересовался этим.
— Ну да, конечно,— протянул Карл Оттонович и даже зевнул слегка,— но все-таки не мешает иметь влиятельного родственника — можно проводить много нужного в своем уезде…
Подошел князь, завязался политический разговор. Князь снова упомянул о своих мемуарах и заглушил всех криком, когда дошли до самого острого вопроса — выборов в Государственный Совет. Он забыл, что с ними сидит поляк, произошла маленькая неловкость, которую изо всех сил старался замять хозяин. Пан Лабинский был сегодня не в духе и жаловался на сердце. Он сидел молча, со страданием на лице, держась левой рукой за грудь.
Галдин незаметно перешел к другой группе, где сидели дамы, почтмейстер и ксендз. Земский улизнул-таки от Сорокиной и внимательно слушал кричавшего генерала. Но Фелицата Павловна, кажется, этого не заметила. Она не отрывала своих подведенных глаз от Григория Петровича и улыбалась ему сладкой, заискивающей улыбкой. Она точно умоляла его обратить на нее внимание, но ротмистр оставался равнодушным.
Почтмейстер изо всех сил старался занимать дам, ксендз остроумными замечаниями помогал ему в этом. Он был навеселе и весьма двусмысленно подмигивал Галдину.
У Анастасии Юрьевны опять появилось утомленное, болезненное выражение. Она притихла и сидела, безучастно слушая разговор.
Григорий Петрович ловил на себе не раз ее взгляды. Улучив минуту, он подвинулся к ней поближе и сказал:
— Вам должно быть, нездоровится? — и, не получив ответа, добавил: — Будьте уверены, что я сделаю все, что в моих силах. Когда можно будет повидаться с вашим братом?
— Да, да, сделайте это для меня,— проговорила она поспешно, точно только сейчас вспомнила о своей просьбе — я вам пришлю его… теперь его нет дома, он у себя на хуторе.