Перебивая его, из толпы опять вырвался тонкий голос Сени Семиколенного:
— А мы где были, Якуня-Ваня?.. Выходит, что вы кровь проливали, а мы по деревням пиры пировали! Так, что ли?
За ним крикнул Афоня:
— А мне за что ногу окоротили, мать честна? За что?!
Закричали мужики, загалдели:
— Учить приехали?
— Урядник ты, что ли, господин солдат?!
Солдат хотел продолжать свою речь, но стоявший позади него седенький горожанин настойчиво сказал ему на ухо:
— Остановитесь, народ не понимает вас… Дайте я скажу… Меня они поймут… Отойдите!..
Солдат с недовольным видом, топорща усы, посторонился.
Протискиваясь вперед, старичок замахал широкополой своей шляпой и, улыбаясь, крикнул:
— Граждане!.. Товарищи!.. Мужички!..
Толпа понемногу опять затихла.
— Граждане крестьяне! — заговорил старичок. — Вы не поняли представителя революционной армии… Ведь он хотел сказать вам, что армия, свергнувшая царя… армия, завоевавшая вам свободу… не допустит, чтобы немецкий царь отнял у вас эту свободу!.. Неужели же вы, граждане крестьяне, не рады завоеванной свободе?! Неужели вы не рады тому, что над вами нет теперь кровавого вампира-царя, Николая Романова?!
Старичок остановился и, улыбаясь, смотрел вниз, в лица мужиков. И точно повинуясь его благодушной улыбке, из середины толпы также благодушно ответил мельник Авдей Максимыч Козулин:
— А мы его сами давно отменили… царя-то…
Старичок повернул в его сторону удивленное лицо:
— То есть как отменили?
— А так, — ответил мельник, посмеиваясь. — Отменили… и все…
По толпе прокатился сдержанный смех.
Мельник объяснил:
— Собрались мужики со стариками… приговор всем обчеством постановили… и отменили царя…
— Когда же это было? — спросил изумленный старичок, откидывая рукой назад свои длинные и седые волосы.
— Давненько, — ответил мельник. — Перед посевами… Кое-где в овражках снег еще лежал…
— А приговор куда послали?
— Приговор здесь… у нас. — Мельник мотнул головой в сторону старосты, стоявшего на крылечке ветрянки, позади старшины. — Вон, у старосты должен быть…
Уполномоченный повернулся к старосте.
— Что же вы нам не показали? Покажите…
Староста крякнул и кашлянул:
— Кхы… Так располагал я, господа граждане: ни к чему это… Ну, а ежели надобно… получите! — и он полез рукой к себе за пазуху.
Все снова посторонились. Стоявшие в стороне бабы подошли ближе, смешались с рядами мужиков.
Через плечо солдата староста протянул уполномоченному листок измятой бумаги.
Уполномоченный развернул его, быстро пробежал глазами корявые строки и, улыбаясь, тихо проговорил:
— Это же замечательно!.. В глухом урмане… за тысячи верст… Сам народ… по собственной инициативе…
Отрываясь от бумажки, он окинул веселым взглядом толпу, смотревшую на него выжидающе, с затаенным вниманием, и громко сказал:
— Великолепно! Чудесно, граждане крестьяне!.. Ваш приговор свидетельствует о том, что царское самодержавие давно сгнило… само по себе… Мы теперь видим, что народ сам додумался до упразднения царской власти!.. Все хорошо в вашем приговоре!.. Одно неладно…
В толпе пролетел леший шорох.
Уполномоченный снова взглянул в приговор.
— «И вернуть законны и полны права… бывшему поселенцу… Степану Иванычу Ширяеву…» — прочел он и продолжал: — Понятно!.. Но, граждане крестьяне… на это вы не имеете права!.. На это уполномочено только Временное правительство и Всероссийское учредительное собрание… Никаких прав никому вы не можете давать, граждане крестьяне…
— А где же слабода? — закричал дед Степан, пробираясь к мельничному крыльцу. — Где правда?! Что же это, братаны, опять старые порядки, а?
— Неправильно! — прогудел из-под крыльев мельницы голос дегтярника Панфила.
И опять взвился над толпой тонкий, задорный голос Сени Семиколенного:
— Вот это слабода. Якуня-Ваня!.. Язвило бы ее, такую слабоду!.. Нужна она нам… можно сказать… как собаке пятая нога!..
— Граждане! — попытался снова заговорить старичок. — Разрешите…
Но плотная толпа мужиков и баб, возбужденная задорным выкриком Сени, зашарашилась и закричала десятками голосов: