— Правильно, — подтвердили мужики… — Чего там…
— Вестимо…
Понемногу умолкли мужики, снова задымили трубками.
По-прежнему пылали и пощелкивали на подовине еловые сучья. По-прежнему трепетно блестели на небе звезды. Над незастывшей еще рекой клубился белый пар. Из притонов доносилось зябкое вздрагивание лошадей и позвякивание подвешенных им на шеи колокольцев.
Мужиков пригрело у костра. Не хотелось им расходиться. Арбузов и Гамыра сбегали ненадолго к своим овинам, подкинули дров и снова вернулись к Ширяевым. Разместились мужики у огня по-разному: кто сидел бочком, кто вытянулся и оперся на локоть, кто присел на корточки, кто лежит на земле.
Давно уж пропели первые петухи.
Теперь мужики занялись сказками и бывальщинами.
Под общий хохот дед Степан рассказывал, как он гулял в монастырях и скитах со святыми старцами и как изображал исцеленного от хромоты.
Потом Сеня Семиколенный рассказывал о том, как он жил после ранения в городе у генерала в денщиках и как влюбилась в него генеральская дочка.
Все мужики знали, что Сеня никогда в денщиках не служил, что все это он выдумал, но делали вид, что верят ему, и охотно слушали.
А Сеня заливался:
— И вот, братцы мои… пришло мне такое время… хоть ложись да помирай, Якуня-Ваня!.. Люблю ее… и она меня тоже. Ну, только ничего у нас не выходит… Очень уж серьезная она… И требует, чтобы я беспременно рассмешил ее. Тогда, говорит она, можешь свою Маланью по шапке… а я, говорит, вся твоя!.. Ну, что ты будешь делать, Якуня-Ваня!.. Уж я и так и этак — ничего не получается! А тут как раз и говорит она своему отцу — генералу-то… «Скажи, говорит, Семену, чтобы к моему столу без фрака не подходил». Генерал ко мне: «Не сметь, говорит, сукин сын, без фрака!..» Ладно, думаю, заведу я фрак… Пошел это я на толкучку, купил новую рогожу, отнес первеющему портному, и сшил он мне из рогожи фрак. В тот же день принес я в этом фраке своей крале кофей на подносе. Думаю: фыркнет сейчас… ну, значит, и моя… А она взглянула — и серьезно так спрашивает: «Почем, говорит, сукно покупал, Сеничка?» «Руль семь гривен аршин», говорю. «Дорого, говорит, дрянь сукно… Сними сию минуту». Ладно, думаю. Я ж тебя доконаю, Якуня-Ваня! Должон я вам, братаны, обсказать, что спал я с дворником в чулане, рядом со спальней моей крали… А краля-то спала вместе с горничной. Вот и слышу я как-то ночью разговор. Говорит моя краля горничной: «Маша, посмотри-ка постель… чтой-то мне под боком колет». Ну, Маша посмотрела, пощупала и говорит: «Это, барышня, в постель попало вам заместо лебяжьего пуху гусиное перо». А мы с дворником-то спелись уже… Полежал он малое время и кричит мне: «Семен, чтой-то мне под боком давит… Вздуй огонь… посмотри». Через некоторое время я отвечаю ему: «Это, мол, Иван Тихоныч, попало вам под бок березовое полено вместо елового… потому и было вам утеснение в боку». Сказал это я и вдруг слышу за стенкой-то: «Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!..» Это значит, краля-то моя расхохоталась. То-то, говорю, шельма! Мы ведь белокудринские, Якуня-Ваня… Кого хочешь рассмешим…
Мужики опять гоготали.
Гамыра спросил:
— Ну, и потом как у вас пошло?.
Не улыбаясь Сеня ответил:
— Знамо как… Пожил я с ней… с полгода… и… бросил.
— Что ж насовсем-то не остался? Маланью-то по боку бы…
Сеня обидчиво воскликнул:
— Что ж я дурак, Якуня-Ваня?! Маланью променяю на барышню?! Кабы она была вроде наших девок… А то соплей перешибешь… И в лице ни кровинки… На кой она мне?.. Побаловался… и ладно…
Мужики смеялись уже лениво. Всех клонило ко сну.
Костер на подовине тлел углями.
Пропели вторые петухи.
Подставив лицо к жару, Афоня уже похрапывал.
Около него, разбросав руки и ноги, спал Демьян.
Яков Арбузов ушел домой. Вскоре вслед за ним пошли к своим овинам Гамыра и Осокин.
А Сеня развалился спать около Демьяна.
Дед Степан слазил наверх, осмотрел «сад», закрыл западню и вернулся к подовину. Почмокивая трубкой, долго смотрел он на предутреннее звездное небо, на струйки дыма, вьющегося над овинами, на скирды хлеба, сложенного вдоль деревни.
Смотрел, покуривал трубку и думал.
Думал о событиях, развертывающихся по деревням и в городах.
Припоминал дед Степан рассказы заимщиков о зверствах, которые чинили над мужиками колчаковцы-каратели и отряды чужеземцев.
Вспомнил побои, которые перенес от казаков. Вспомнил и внука, неведомо куда ушедшего.
«Где он, остроглазый? — с тоской подумал старик. — Может, погиб давно? Может, замучили его колчаковцы?.»