«Нет, касатка, я лучше знаю внука… Любит он тебя… Любит!.. Чует мое сердце: рано ли, поздно ли, а вернется он к тебе…»
Не знала еще Параська, как самой себе помочь. Но глядя на перемены деревенские да на кипучую работу партизан, с надеждой повторяла в уме: «Теперь все может быть… Все может быть…»
Глава 4
Больше половины деревенских дворов были вконец разорены. За зиму во многих семьях весь хлеб приели, всю скотину и птицу прирезали, хлева и изгороди вместо дров сожгли. И обносилась деревня начисто. Шестой год не получали белокудринцы товаров из города. Бабы обшивали теперь свои семьи старыми холщовыми мешками да дерюгами.
Надрывались коммунисты в работе, часто собирались они вместе с партизанами на совещания либо к Панфилу, либо к Маркелу, подолгу спорили и обсуждали мирские дела, строили планы новой жизни, искали выхода из нужды и из разрухи. И с нетерпением ждали советов и помощи из волости и из города.
Приближалась весна. Распутица, половодье всегда на долгий срок отрезали Белокудрино от всего мира. Дорог был теперь каждый день, каждый час. Собрались еще раз коммунисты и партизаны на совещание и решили отправить Панфила в волость, а Павлушку Ширяева — в поселок Новоявленский, чтобы разузнали они, как с нуждой бороться и как перестраивать свою жизнь. Насторожились белокудринцы, поджидая посланцев с новостями.
Когда вернулся Павлушка из Новоявленского, по деревне слух пошел о какой-то коммуне, которую устроили у себя новоявленские новоселы.
А вернувшийся из волости Панфил словно воды в рот набрал. И жена его — Домна — будто ни о каких новостях не слыхала. На расспросы баб одно твердила про своего мужа:
— Насупился, как идол… Молчит… слова не выдавишь…
А коммунисты и беспартийные партизаны опять собрались на этот раз у Маркела в кузнице и о чем-то долго совещались.
В воскресенье был созван митинг, на котором Панфил объявил:
— Вот, товарищи, какое дело-то… Собрали мы вас для общего решения… Надо нам, товарищи, обсудить, как разоренным мужикам помочь. Ячейка РКП и ревком так располагают: надо бы нам на старую линию выходить… как было при первой Советской власти… при Фоме Ефимыче. И должны мы богатым мужикам маленькое утеснение сделать. Нельзя же, товарищи, разоренным мужикам с голоду дохнуть… Дети малые голодают!.. Опять же и поля надо обсеменить… Значит, ревком и ячейка предлагают вот что: те мужики, которые в полном достатке живут, должны дать по коню и по корове… и предоставить в те дворы, в которых голод… И семена таким же манером — взять и раздать. Конечно, и на прокорм чтобы было… Если собрание согласно, значит, зажиточные дворы должны завтра же выполнить постановление общего митинга Советской власти. А если не согласны… все равно силой возьмем…
Панфил затянулся из трубки и добавил:
— Теперь можете высказываться… которые желают…
Но высказываться никто не хотел. Мужики дымили трубками и молчали.
Наконец Сеня Семиколенный крикнул из угла:
— Чего тут высказываться-то, Якуня-Ваня!.. Все правильно обсказал Панфил Герасимыч… И мы вполне согласны.
— Знамо дело, согласны!
— Согласны! — отозвались другие из бедняков.
Панфил еще раз спросил:
— Все согласны или не все?
Собравшиеся дружно ответили:
— Все согласны!
— Все-е-е!..
Богатые мужики и старики растерянно обводили глазами кричавших. Но молчали.
Панфил громко сказал:
— Значит, дело это можно считать поконченным. Завтра с утра ревком объявит обложение богатых дворов скотом и зерном… Митинг объявляю закрытым!
В этот же вечер ревком сделал раскладку. А в понедельник с утра вооруженные партизаны и милиционеры начали обходить дворы богачей, собирать скот и сгонять его во двор Панфила; туда же велели богачам возить и сдавать зерно.
Богатеи внешне покорно отдавали скот и зерно, но втихомолку роптали. Жены их пробовали было шуметь, но их скоро утихомирили.
Когда повели со двора Валежникова коня и корову, Арин Лукинишна выскочила на улицу и завыла:
— Гра-би-те-ли-и-и!.. Мо-шен-ни-ки-и-и!..
Партизаны мигом окружили ее с угрожающим криком:
— Это мы-то грабители?
— Ах ты, стерва толстомясая…
— Взять ее!
Взглянула Арина Лукинишна на злобные лица бородатых партизан, на их винтовки и пала на колени:
— Простите, мужики! — завыла она уже другим голосом. — Не губите, товарищи!.. Христом богом прошу…
Постращали партизаны Арину Лукинишну, а больше стыдили ее за жадность: