Он опять испытующе уставился глазами-буравчиками на Степана.
— Так вот… Трудись… и чти старших… без прекословия… А то прогоню!.. Понял?
Голубые глаза Степана на этот раз весело и стойко встретились с черным взглядом Евлампия. Тонкие ноздри его продолговатого носа слегка вздрагивали. Все с той же ухмылочкой Степан ответил:
— Не сумлевайся, отец… потрудимся!.. Не баловаться пришли!.. Работы не боимся…
Старец указал рукой на гроб и сказал:
— Видишь, как спасение-то добываем?.. Вот тут я сплю, тут и душу свою грешную господу передам…
Помолчав, он еще раз перекрестил Ширяевых:
— Ну ладно… господь вас благословит… Ступайте с богом… Приступайте к труду — во имя господа нашего Иисуса Христа… аминь!
Выйдя из кельи и направляясь тропкой к большому дому, в котором была кухня и трапезная, Степан говорил жене:
— Строгий, язви его… Те… старики-то… приняли ласково… А этот — не то волк, не то волкодав…
Петровна со вздохом ответила:
— Сказывали ведь люди про него: вроде святого он… Праведный!.. Потому сердитый.
Степан шел по двору и, перебирая пальцами свою шелковистую бородку, тихо говорил:
— А я где-то видел этого святого волкодава…
— Ну, где ты мог его видеть? — молвила Петровна, морщась от слов мужа.
— Сейчас не упомню, — сказал Степан, напрягая память, — но где-то мы с ним встречались… Ей-богу, встречались!..
Петровна хмурилась и молчала.
Глава 21
Крепко запряглись Ширяевы в скитскую работу. Степан вместе с другими трудниками ходил за лошадьми, расчищал от снега дорожки, рубил дрова в тайге, возил воду с речки, добывал рыбу. А Петровна работала с Матреной на кухне и в трапезной.
Много наслушалась Петровна разговоров про святость ново-салаирских старцев еще на Алтае и в степях; много слыхала таежных рассказов и про отца Евлампия. Но теперь, работая и присматриваясь к окружающему, видела она, что жизнь васьюганских старцев ничем не отличалась от мирской; только в одном оказался прав скупщик изворотливый, заманивший их в этот глухой край: вольготно жили здесь люди, не знали законов писаных и не признавали начальства, царем поставленного; не было здесь ни урядников, ни чиновников, ни попов, ни господ — один был над всеми людьми господин и владыка — отец Евлампий. В первые дни пребывания в скиту Петровне казалось, что он не очень притесняет людей.
Из глухой и черной тайги, запорошенной снегом, тянулись к скиту тропы, по которым то и дело скользили на лыжах звероловы-заимщики, угрюмые и бородатые мужики таежные. Приезжали на узеньких оленьих упряжках тунгусы и остяки. Все они отдавали Кузьме Кривому шкурки белок, песцов, серебристых лисиц, соболей. Взамен получали от него ханжу самогонную, порох, спирт, дробь и, опираясь на палки, уходили на лыжах обратно в тайгу.
Примечала Петровна, что, несмотря на пост и частые моления, трудники скитские, возвращаясь с реки — с нельмой и муксуном — приносили на кухню спиртной запах ханжи. Иногда припахивало ханжой и от Степана. Но боялась Петровна говорить с мужем. Спрашивала Матрену:
— Как же это, Матренушка… грех ведь пить вино-то, пост великий!.. А от трудников самогоном пахнет… Какая же это праведность?
— Ох-хо-хо… — со вздохом отвечала Матрена, перемывая в кути посуду. — Все грешны перед господом… Цельный день ведь они около прорубей… на дворе… на морозе!.. А мороз-то здесь лютый. Сама видишь — птица на лету замерзает… Вот и грешат люди, душу отогреваючи…
Слушала Петровна объяснения Матрены и чувствовала, что в душу опять закрадывались сомнения и черные мысли. Вскоре стала она примечать, что вечерами уходила Матрена в келью отца Евлампия и подолгу там оставалась. А потом сама Матрена призналась Петровне, что живет она одновременно с Кузьмой и с Евлампием.
Ошеломленная Петровна спросила Матрену:
— Где же, Матренушка, его праведность? Как же бог-то?
— А ты, девонька, не смотри на это, — отвечала Матрена. — Он во грехе, он и в ответе… Смотри, сколько он молится. День и ночь с лестовкой ходит и молитвы творит… Сам говорит: «Не бойся, Матренушка, замолю все… твое и мое…»
— А муж твой, Кузьма-то, знает об этом? — спрашивала Петровна.
— Конешно, знает, — сказала Матрена, добродушно посмеиваясь.
— И ничего? — удивилась Петровна.
Матрена нахмурилась, вздохнула и заговорила уже с тоской в голосе:
— Что поделаешь, Настасья Петровна… Отец Евлампий всему здесь голова — на земле и перед господом. Поставил его господь бог над всеми нами… Ну и покоряемся все…