Вика вздрогнула. Сердце гулко стукнуло прямо в горло. Открыла глаза – впереди разноцветные полосы и вниз что-то тянет, будто засасывает. Вика вскинула руки – воздух неровный, прохладный, колючий обжог ладони. А на плечи тоже что-то так и давит, не дает встать.
– Ты должна жить, Вика, ты должна бороться! – громко и уверенно голос отца проникал в каждую клетку ее тела, не давая замереть.
– Папа, но зачем? Почему я? Не хочу. Ничего не хочу. Только покоя. Пусть они оставят меня в покое.
– Вика, ты должна быть сильной ради себя и ради тех, кто нуждается в тебе. Бог не выбирает просто так. Бог не даст испытаний больше, чем ты сможешь вынести. Нельзя отказаться от своего предназначения. Это все–равно, что отказаться от себя самой. И не верь. Не верь в сладкую жизнь, которую тебе обещают. Ты можешь многое. Намного больше, чем представляешь себе. Борись, дочь. Борись за свое право жить! Борись за право быть собой!
Слайдами замелькали под закрытыми веками картинки: вот Аля всхлипывает и прижимает к себе младшую сестренку в шапке со смешным помпоном, вот Сергей просыпается ночью и щупает свою шею, вот Вера смотрит на фотографию своего отчима и тихо плачет. Что было бы с ними, если бы Вика не помогла, струсила, отказала? И что будет с теми, кому она не сможет помочь?
– Папа! – вскрикнула Вика, скорчилась, притянула руки и колени к груди, чтобы выпрыгнуть, но не смогла. Сверху нестерпимо давило.
С гудением и визгом пространство рядом взорвалось. Вике стало неудобно. Потом невозможно. Тут же она поняла, что сейчас ее время, сейчас или никогда. Затылком почувствовала безжалостную потустороннюю силу, которая давит ее, собрала все свое желание выжить, втянула в себя огромный кусок воздуха, вперемешку с темнотой и пружиной прыгнула вверх.
Горло скребли мелким ершиком, будто вычищая оттуда роковые слова: «Зачем мне все это надо? Не хочу, не хочу…не хочу...».
Вика закашлялась сильно, так что векам стало больно. Кашляла долго, выплевывая из себя то темное, то рыжее, прямо на асфальт, на грязную лужу, на мутную крышку колодца.
Выплюнула и замерла. Небо такое темное, звезды такие яркие, как на картинке.
А со стены многоэтажки в метре от фонаря в самом углу чуть выше лысых кустов улыбается ее отец и бабка Анисья и баба Настя.
Баба Настя?
Когда Вика вернулась из города, то увидела свою маму с обвисшими плечами, сгорбленную у кровати бабы Насти. Со стороны казалось она или спит, или разглядывает руки на своих коленях, повернутые ладонями вверх. Внутри что-то оборвалось, как полочка сломалась, и то, что на ней лежало, рухнуло в один момент, образовав внутри пустоту.
В гробу Баба Настя выглядела не как мертвая, а как статуя: челюсти сомкнуты, губы плотно сжаты, нос как будто воском обмазан. Выглядела так, будто и не дышала никогда. Свет пробирался угловатым краем в комнату, образуя светлое пятно на закрытых глазах покойницы.
Управились быстро, и Вика ждала, пока все разойдутся. Да всего-то несколько соседей были на похоронах, но все-равно ведунье сейчас хотелось остаться одной в доме бабушки Насти. Мама себя плохо чувствовала и прилегла у Анисьи, вернее у Вики, морща красный нос и постоянно всхлипывая.
Дом бабы Насти притворялся пустым, но Вика хорошо слышала его звуки: то холодильники переступит с ножки на ножку, то дверь скрипом закашляется, то ветер в окошко постучит листом. Воспоминания о детстве, проведенном здесь, горячо обожгли щеку слезами. Что теперь с домом делать? Продавать?
От этой мысли стало холодно и неуютно. Захотелось пощупать каждую бабушкину вещь, запечатлеть в памяти навсегда. Вот платок ее, в который кутала седые волосы, вот передник, в котором в огород когда-то ходила, вот очки прижались к недопитой чашке с холодным чаем…
«Жаль бабу Настю и дом жаль», - думала Вика. Вспомнились слова бабушки, когда ее в город уговаривали переехать, а она отказывалась. Шаркая по полу, и не поворачиваясь к дочери и внучке, говорила: « Вы своей жизнью живете, городской. Я в ней лишняя. Непонятна мне такая жизнь. Нет в вашем городе свободы, всем там тесно, и все бегут сами не зная, куда или от чего. Город сжимает человека, делает его меньше и злее.
Мне мой дом ндравится. Хорошо в ём. Чувствую его как опору свою, поэтому не оставлю. Пропадет без меня. А ведь ежели человеку не на что опереться, он и сам пропадет скоро. Не в прямом смысле пропадет, но жить будет – как жук на спине барахтаться. Как будто победили его. А ему просто и опереться не на что. Вона как.