— Он коллекционирует не активы, а истории, — отец провёл пальцем по досье, оставляя след на строке «Увлечения: дуэли, рукописи эпохи Просвещения». — Пригласи его в дорогой ресторан. Говори о чести. О том, как цифровой мир станет его новым полем боя.
Томас фон Штайнер это немец в костюме, сшитом с точностью швейцарского хронометра. Его кабинет во Франкфурте напоминал геометрическую вселенную, где стопки документов выровнены под углом девяносто градусов, карандаши замерли параллельно линиям паркета. Он скупал долги стран, как коллекционер бабочек, — аккуратно, без жалости.
— Покажи ему матрицу, — бросил отец, указывая на графики. — Скажи, что твой алгоритм превращает энтропию рынка в симфонию. Он продаст душу за совершенство чисел.
Пол перевернул страницу с фотографией Томаса. Лицо немца, будто высеченное из мрамора, не выражало ничего, кроме холодного расчёта.
— А если он спросит о рисках?
— Риск — это диссонанс в его симфонии. Убери его.
Пол приехал в Париж и назначил встречу в дорогом ресторане. Свечи дрожали в хрустальных подсвечниках, официанты в старинных камзолах разносили трюфели под аккомпанемент тихого клавесина. Марк вращал трость, наблюдая, как пламя отражается в серебре.
— Ваш прадед дрался на дуэлях за честь, — Пол отпил вина, тёмного, как старая кровь. — Сегодня шпаги заменили алгоритмы. Мой фонд даст вам ключи от цифровых замков, где каждый удар — сделка, а каждый парад — аукцион.
Марк вытащил клинок из трости, положив его на скатерть, испещрённую кружевом. Лезвие блеснуло, как насмешка.
— Мой предок заколол человека за то, что тот усомнился в его слове. Ваш фонд… вернёт мне это право?
Пол улыбнулся, вспомнив уроки Линя: «Побеждает не тот, кто бьёт, а тот, кто заставляет противника ударить первым».
— Нет. Он даст вам честь не опускать клинок.
Француз подписал чек, выведя цифры с изяществом каллиграфа. Девяносто миллионов — цена за иллюзию благородства.
После этого Пол поехал в Германию и нашёл Томаса. Воздух в кабинете Томаса был стерилен, будто профильтрован через сито Пифагора. Пол включил проектор. Графики «Нексуса» поплыли по стене, как геометрические духи:
— Ваш капитал — уравнение. Моя система — его доказательство.
Томас поправил галстук, выверенный до миллиметра. На экране пики прибыли сменялись контролируемыми спадами. Это был хаос, упакованный в рамки золотого сечения.
— Идеальная симметрия, — прошептал он и в его глазах вспыхнул голод, который не могли утолить даже миллиарды.
— Не симметрия, — поправил Пол. — Идеальный порядок. Рынок станет часовым механизмом, а вы его часовщиком.
Немец перевёл деньги молча — сто пятьдесят миллионов. Цена за то, чтобы вселенная оставалась в рамках его линеек.
Пол вернулся домой и сразу же отправился к отцу с хорошими новостями. Отец разглядывал чеки, разложенные на столе, как карты Таро.
— Марк купил легенду. Томас — порядок. А ты? — Он поднял глаза, в которых отражались небоскрёбы, словно иглы, пронзающие небо.
Пол потрогал рукой холодное стекло окна. Где-то внизу клубился город, живой, неряшливый, неподвластный матрицам.
— Я купил время. Чтобы понять, кто мы — манипуляторы… или просто куклы.
Отец усмехнулся, доставая из сейфа старинный пистолет дуэлянтов:
— В этой игре куклы стреляют первыми.
Лезвие «Нексуса» было запущено. Осталось посмотреть, разрежет ли оно реальность… или их самих.
Глава 8. Риски
Пол на крыльях ветра забежал в кабинет деда. Кабинет пахнул временем — смесью полированного красного дерева, воска для книжных переплётов и горьковатого дыма от сигар, осевшего в шторах за полвека. Солнечный луч, пробившийся сквозь витраж с изображением биржевых графиков девятнадцатого века, дрожал на столешнице, где лежали реликвии: серебряный пресс для писем, потёртый томик «Капитала» Маркса с закладкой из облигации царской России и фотография Уолл-стрит. Над всем этим царили часы с маятником — тяжёлые, бронзовые; их тиканье звучало как приговор: «Торопись. Но не спеши».
Пол, двадцатипятилетний ураган в кроссовках и мятой футболке, впился пальцами в спинку кресла. Его взгляд метался между часами и дедом, который, не поднимая головы, выводил пером цифры в гроссбухе — будто век алгоритмов так и не наступил.