Корабль подходит к Королевскому острову с юга, и маленький Чертов остров совершенно исчезает из виду. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это, в сущности, огромная скала, покрытая пальмами. По берегу моря разбросано несколько желтых домиков, в которых, как оказалось, живут политические заключенные.
Мы входим в бухту Королевского острова, хорошо защищенную каменным молом — возведение его стоило, наверно, жизни многим заключенным.
После трех гудков «Танон» бросает якорь на расстоянии двухсот пятидесяти метров от длинного и высокого причала, построенного из щебня и цемента. Параллельно причалу идут выкрашенные в белое домики. Я читаю надписи: «Сторожевая станция», «Лодочная станция», «Пекарня», «Управление порта».
У заключенных, которые собрались на берегу поглядеть на нас, не полосатая одежда: они все в брюках и белых рубашках. Тити ля-Белот объясняет мне, что те, у кого водятся деньги, шьют у портного очень добротную и красивую одежду. Почти никто не носит арестантскую форму.
К «Танону» приближается лодка, и мы по двое спускаемся в нее. Наши ноги свободны, но на руках все еще наручники. Сопровождают нас командиры транспорта и двое надзирателей с ружьями. Мы выходим на причал, выстраиваемся у здания с надписью «Управление порта» и ждем. Ссыльные, не остерегаясь тюремщиков, громко переговариваются с нами. Подходит Шапар, осужденный за дело в марсельской бирже, которого я знаю еще по Парижу. Он говорит мне:
— Не волнуйся, Бабочка, положись на друзей, у тебя в одиночке все будет. Сколько ты схватил?
— Два года.
— О, это проходит быстро. Потом придешь к нам и увидишь, что здесь не так уж плохо.
— Спасибо, Шапар. А как поживает Деге?
— Он работает в бухгалтерии. Он будет здорово жалеть, что не встретил тебя.
Подходит и Глиани. Он крепко обнимает меня и говорит:
— Положись на меня.
— Что ты здесь делаешь?
— Я почтальон.
— Все в порядке?
— Да, я спокоен.
Лодка сделала последний рейс, и мы все стоим перед зданием правления. С нас снимают наручники. В сопровождении шести надзирателей приходит комендант острова. Читают имена — все на месте.
— Где бухгалтер? — спрашивает комендант.
— Он идет, командир.
Я вижу Деге, одетого во все белое, который идет в сопровождении надзирателя; у каждого из них под мышкой толстая конторская книга. Они выводят заключенных из строя и выдают каждому личный номерок.
— Сколько?
— Столько-то.
Подходит моя очередь, и Деге обнимает меня бесчисленное количество раз. Подходит комендант.
— Это и есть Бабочка?
— Да, командир, — отвечает Деге.
— Веди себя хорошо в изоляторе. Два года пройдут быстро.
Изоляция
Лодка готова. С первым рейсом отправляются десять из девятнадцати присужденных к различным срокам изоляции.
— Он уйдет с последним рейсом.
Деге не выражает мне сочувствия — для этого он слишком умен. Он говорит мне одну-единственную фразу, и она берет меня за сердце:
— Ты заслужил удачу, друг мой, и она придет к тебе в следующий раз!
Потом он добавляет:
— Я работают здесь бухгалтером, и мы с комендантом в очень хороших отношениях. Буду пересылать тебе табак и еду. Не будешь там ни в чем нуждаться.
Но вот пришел и мой черед, и я вхожу в лодку. Через двадцать минут мы останавливаемся у берега Сен-Жозефа, где нас встречает приемная комиссия: комендант всего лагеря и комендант изолятора. Мы входим в большие железные ворота с надписью: «Дисциплинарный изолятор». Нас выстраивают в два ряда, и комендант изолятора говорит:
— В это здание, как вы сами понимаете, помещают людей, которые совершили на каторге дополнительные преступления. Здесь вас не пытаются исправить. Мы знаем, что это без толку. Мы пытаемся присмирить вас. Здесь существует лишь один закон: заткнуть глотки. Абсолютная тишина. За «телефон» — суровые наказания. Если вы не смертельно больны, не записывайтесь на прием к врачу. Неоправданная запись влечет за собой наказание. Это все, что я хотел вам сказать. А, да! Запрещается курить. Надзиратели, обыщите их и отведите в камеры. Шарьера, Кложе и Матурета — в разные блоки. Господин Сантори, прошу вас лично за этим проследить.