— Ну, я… ой, я просто не знаю, Дэнни. Я хочу сказать, что-то ведь воскресило его из мертвых.
Дэнни внимательно рассматривал свое большое золотое кольцо на левой руке. Он поднес его к свету и смотрел, как оно блестит и сверкает. Затем его губы медленно растянулись в улыбке, и он произнес:
— Да…
Когда раздался стук в дверь, Бонни долго смотрел на нее в задумчивости, прежде чем встать и открыть. Если это еще один журналист, тогда он просто вежливо скажет ему или ей, чтобы шли своей дорогой.
— Преподобный Маккей? — спросил стоящий в дверях человек очень необычайной наружности. — Преподобный Дэнни Маккей?
Бонни с подозрением смотрел на него. Было что-то мещанское в его внешности. Ему не меньше пятидесяти, но на нем надеты ярко-розовые брюки клеш и плотно облегающая рубашка цвета лаванды, а на волосатой груди болталось несколько золотых цепей. На длинном кожаном ремне висел огромный медальон в виде голубя.
— Фрэнк Холстэд, — сказал он, протягивая руку, на которой было слишком много колец.
После того как они пожали руки, посетитель сказал:
— Вы не против, если я войду и немного поболтаю о делах с вашим боссом?
— О каких делах?
Холстэд достал визитную карточку и протянул ее Бонни.
— Я руковожу телеимперией Благая весть. Готов спорить, вы слышали о нас. Нам не помешал бы кто-нибудь типа преподобного Дэнни в наших воскресных передачах. Думаю, он будет не против почитать проповеди каждую неделю трехсоттысячной аудитории, сидящей перед телевизорами?
Бонни посмотрел через плечо на Дэнни, который все еще молча смотрел в окно.
— Дэнни?
— Что у него за дело?
Холстэд попробовал заглянуть в комнату мимо стоящего в дверях Бонни. Ему удалось только мельком увидеть Маккея, сидящего у окна.
— Эй, я могу войти?
Дэнни сделал знак, и Бонни сказал:
— Сначала объясни, что у тебя за дело.
— Ну, после того что преподобный отец сделал сегодня, очень многие захотели увидеть его. И не может же он, в самом деле, до бесконечности колесить по стране, а церковь его вмещает только семь тысяч. Наши же телевизионные программы смотрят сотни тысяч человек по всей стране, мечтающих услышать слово, сказанное Дэнни Маккеем. Ну, что скажете, преподобный?
Дэнни посмотрел на свои руки. Он представил себе лицо умершего человека, серого цвета с синими губами, рыдающую жену, семь тысяч человек, застывших в молчании.
Затем он подумал о миллионах телевизоров по всей стране и людях, сидящих перед ними, и он, его голос, его лицо, его сила, его власть над ними.
— Пусть войдет, — сказал Дэнни. — Мы поговорим.
Беверли стояла у окна и смотрела на многочисленные, будто неземные, огни нефтеперерабатывающих заводов Хьюстона. Она простояла так весь вечер, о чем-то думая. Она не притронулась к ужину, принесенному в номер, даже не выпила чая. Слишком много надо было обдумать. Прежде всего она думала о том деле, завершить которое она и приехала в Хьюстон, — открытие двадцати закусочных «Королевских гамбургеров» в Техасе. Второе, что беспокоило ее, был последний доклад Джонаса Буканана.
Год тому назад, как раз перед тем как она пошла на собрание Торговой палаты Голливуда, Джонас Буканан позвонил ей и сказал, что у него появилась первая новая информация о ее матери и сестре.
— Вы были правы по поводу юриста, — сказал ей тогда этот частный детектив, когда вечером пришел к ней в офис. — Хайман Леви-старший умер несколько лет назад. Его сын уехал из Калифорнии и, согласно сведениям коллегии адвокатов, ушел на пенсию и больше не практикует. Я нашел его через налоговую службу. У меня друг работает в голливудском отделении. Хайман Леви живет сейчас в ста милях к востоку от Сиэтла. Он пишет детективы под псевдонимом.
Джонасу Буканану удалось уговорить господина Леви достать из кладовки старый архив отца и просмотреть его. Это был очень утомительный процесс, но зато Буканан нашел то, что искал: второй ребенок Наоми Берджес был удочерен семьей Синглтон. Девочку назвали Кристиной.