Лето – вечное лакомство, расходный материал, пролетает так лихо, что не успеваешь ни ухватить, ни отложить в заветную копилку. Вместе с вечером оживают задворки многоэтажек, чтобы тайная жизнь заявила о себе во весь голос. Окна квартир не закрываются, и из-под тополей слышится странный шум. На границе сна вдруг раздаются оглушительные крики, и все встрепенаются с постелей. Женские вопли обретают отчётливую ритмическую структуру, и становится понятна их природа. С облегчением все вздыхают и укладываются обратно в объятия Морфея.
Как потом рассказывала подругам Ленчик:
– Мы сначала подумали, что кому-то так плохо, а оказалось, что так хорошо…»
Уж что-что, а она и сама любила покричать, и это не было похоже на имитацию. У Кожина в период их знакомства был унаследованный диван, в зрелом возрасте он оказался уже жестковатым. Кожин приспособил на спальное место пуфики во весь рост от другого дивана, получилось суперски, но высоковато. Впрочем, в порывах страсти они с Ленчиком его вскоре сломали. Когда К. в первый раз притаранил девушку к своему пристанищу, она запнулась недоумённо:
– Это что?
– Возвожу тебя на пьедестал…
– А-а, ладно, – и нашла губами его губы.
Приручить её, как и дикую тигрицу, всё равно оказалось невозможным. Достаточно было нескладно пошутить, как К. прописывался у неё в штрафниках.
– Никожин-нирожин, а ну отойди от меня подальше!
Любая дистанция между ними казалась ему смехотворной, и он с лёгкостью её преодолевал.
В постели они метражом изводили бумажные полотенца, не в силах избавиться от жара и неспособные оторваться друг от друга. В одну из ночей она разрыдалась:
– Сколько раз я молила Бога, чтобы нашёлся кто-нибудь, кто не на одну ночь, а…
Недоговорив, она снова раскрылась ему навстречу, в очередной раз. Для него было новостью, что все разы каждая девушка считает, и, сам того не зная, он оказался чемпионом вне весовых категорий. Он просто растворился в ней, готовый зажигать её сердце по каждому толчку крови, который он чувствовал. У него доставало для этого сил, и хватило бы на всю оставшуюся жизнь, он знал. Он никогда не повторял её имя в занятиях любовью, ему казалось, что это делает за него его сердце. Позже, когда он испытал состояние смерти, он впервые назвал её по имени.
«…Один мой давний знакомый занимался изучением звёздного неба. Он не признавал астрологию и называл себя планетологом. За долгие годы бессонного штудирования звёздных карт и кропотливых расчётов он обуздал математику высших сфер и вывел Закон Отсроченного Возмездия – ЗОВ.
Индивидуум, однажды совершивший зло, по воле небесных тел должен будет получить ответный удар адекватной силы. А сподвижник науки мог предоставить подробный расчёт, в какие сроки такое событие произойдёт. Зло не исчезает бесследно, а отправляется в путь по восходящей спирали времени, и в определённый момент оказывается над автором, и вот тут – то и срабатывает часовой механизм.
Погубил котёнка – получай болезнь для своего ребёнка, откусил чужого пирога – потом и сам оставайся совсем без денег.
Он написал книгу, пытался пропагандировать свои выкладки, но не встретил нигде понимания. Как и многие непризнанные гении.
Так я нашёл объяснение происшедшему со мной.
А ночь мягко укрывает темнотой закоулки, и в загадочных кронах вязов прячутся тёплые плафоны фонарей, пронизывая золотом чёрную листву, проливая своё золото прямо под ноги. Вверху, непостижимо высоко, чайным ломтиком плавает братец-месяц.
Улица, забирающая сердце без остатка.
Город, оставляющий без дома навсегда.
«А я – человек, подбирающий всему имена и крадущий аромат у живого цветка…»
Русалочка
Можно просто повернуться посреди комнаты и замереть от ясной оторопи.
Во всю стену за стеклом стояло грозное море. Окно было во всю стену, от моря отделяла невидимая внизу дорога, а небо было где-то над потолком. Море, наверное, наклонили за окном, и оно, седое и косматое, взывало оттуда во все глаза на многие километры. Кто-то тут объявился на миг, голый человек в узкой ячейке бетонной коробки на берегу, а море стояло, стоит и будет стоя взирать свысока на этот миллионы лет пустующий берег. А сейчас маленькому живому существу остаётся перекликаться из своей бетонной ячейки с едва различимой железной посудиной на горизонте. Между ними – многотонный глубоководный массив, упорно и безнадежно сватающийся к суше.
Суша к этому делу равнодушна, и море настырно катит штурмовые валы, вспениваясь местами от раздражения, взрываясь у отвесных скал яростными брызгами, и не прекращает своего фанатичного натиска. Атакующие валы зарождаются в недоступной дали и размеренно катятся мимо окна, хаотично образуя в разных местах подобия редутов, на поверку они оказываются полевыми флешами, и, в свою очередь, боевыми люнетами. С замиранием сердца можно часами следить за этими исполинскими штабными играми.