– ВшивотА!
Вышел и хрястнул дверью на весь коридор.
Для Зеленина запустился необратимый механизм: горячая вода запряталась обратно в трубы, и в раковине умывальника он вывихнул большой палец руки, пока чистил зубы. Любимая женщина Виктория на другом конце света осеклась на букве «З» в докладе по поводу озеленения родного города.
Зеленин всё это время сидел под окном и на чистом столе чертил одну за одной замысловатые блок-схемы на белых листах бумаги. Прямоугольники порождали векторы, а за векторами ожидали новые фундаментные базисы, в которые никак не вмещались новые цифры. Или буквы. Или имена?!
Он мог ручаться, что кто-то появлялся рядом, но не был уверен, кто именно, и были ли это люди. Профессор Спасский с маршальской лентой через плечо, Вика в белом сари?
В какой-то момент пошёл парадный майский дождь, и в этом маршальском такте Зеленин услышал, как тихо маршируют его волосы на темени.
Действительно зашёл Синичкин и долго размышлял, как это возможно приладиться готовить в микроволновке пельмени.
«Севший» мобильник валялся немой колодой на подоконнике, частично сдвинутый «слайдер», словно таились приготовленные к раздаче, но несданные игральные карты.
И никто не покрыл Зеленину голову мягкой ладонью и не сказал родным голосом:
– Молоко будешь? Солнце закатилось…
Накоротке прилетел шеф, послушал мальца за закрытыми дверьми и вызвал Синичкина.
Положил перед ним заполненный лист бумаги.
– Зеленин приворовывает. У нас пропадает сварочная проволока… Подпиши.
Синичкин поднял руки на-гора:
– Не может быть, Савельич, я его тыщу лет знаю!
Шеф поставил большой палец правой руки на опустевший угол стола, где всегда лежало подгоревшее бронзовое сопло сварочного полуавтомата, как головня от прерванной трапезы, Синичкин это помнил.
– Выбирай… В фирме проводится сокращение – падает прибыль, одного из двух я должен уволить.
Шеф убрал палец и уверенно отвернулся к окну.
«Всем надо семью кормить…»
Синичкин не читая документа подписал.
* портвейн «три семёрки»
** Я. Смеляков
*** Первый советский «челнок», так и не взлетевший
Былина о чёрном айтишнике
Ромов скорбел со стаканом кефира в руке: уже выпил, а на дне опять набрался тонкий кружок. Сцедил в рот, запрокинув голову, отсалютовал.
А по стенкам снова пробираются книзу мутные ручейки.
Его разум был оскорблён, над ним глумилась буржуйская система датчиков уровня. Из всей конторы только Ромов способен был занять нишу переговорщика с буржуинами и сейчас философски ел антибиотики. Чтобы наутро выдвинуться в долгий путь в офис.
Поутру снабженец ожидал его у входа в здание с первым перекуром, Малинин кивнул сигаретой за спину:
– Плохиш реально полечился от простуды. Выдул в пятницу два пузырька афлубина и бутылку "Пушкина" *, все выходные шуровало давление "двести".
– Атлет… – провёл пробную подачу Ромов.
– Олимпиец… – подправил Малинин.
Сергей Носков с пунцовыми щёками зарулил удивительно в центр беседы, заставив огромным брюхом остаток воздуха между товарищами. По поводу жары он всегда одевался в рубашку с длинным рукавом и в глухие туфли на каблуке, с утра от него уже разило псиным спектром пота. Интерес к Ромову он проявил, как ответственный, но неспособный сам прояснить дело по причине незнания языков.
Всё о датчиках. Которые отказывались работать, и яхта не могла выйти в море.
Яхта Хозяина со всеми вытекающими для Носкова ректальными последствиями, если система не оживёт как можно скорее.
Собеседники отстранённо покивали, возобновив прерванное обсуждение заторов по дороге из офиса, на что Носков оживлённо отозвался:
– Мы с корешем в училище на трамвае через весь город ездили. Так мы вкурим по косяку шмали, и хихикаем всю дорогу!
И он выключился из беседы, удаляясь шустрым перебором ног.
Проводив глазами Плохиша, Малинин проворчал:
– Разбежался, аж земля кончилась…
Ромов затянулся молча сигаретой и напомнил себе лирическое**:
– Серёжка лоховая, лёгкая будто пуховая…
*
Техническая дирекция размещалась в тесноватом офисе, тонущем в спасительном гомоне, как полевой штаб. Компы, головы и руки, и кружение средь них механиков, электриков, порой и капитанов.
Народ по эту пору активно заболевал.
Под открытым окном раздаётся очередной чих, и с соседнего стола несётся дружеское: