В каждой подвижке окружающего мира царила погожая размеренность, а люди ничем не напоминали людей ненастья, в которых они превращаются, когда несутся прочь и угловато уворачиваются от рвущихся с горестных плетей берёзовых листьев, захваченные сырым ураганным ветром, безвозвратно утратившие мудрость детства, в котором дождь небесным ногтём по жестяному подоконнику озвучивает вечную сказку.
Сегодня как и всегда Ромов и бровью не мог повести, пока Катя готовила рыболовные снасти. Она двигалась в одушевлённом танце, сопрягая спиннинги, блёсны и попперы, самопальные закиднушки в одно невероятное вместилище, что на поверку оказалось обычным рюкзаком. Он был в очередной раз этим впечатлён, и наконец все вместе выбрались и поехали, и по пути Ромов остановился у таблички "Червяки злые", а внизу криво была нарисована цена.
*
Празднование Нового Года было сопряжено с обычным позором выплаты мизерной части после задержки зарплаты. И новостей о миллионных праздниках Хозяина, чья подачка должна была подсластить вечный окисел во рту. Гулять было на что, и техническая дирекция с воодушевлением решила залить оскомину хорошей водкой, девушкам было взято винца. Только они и засели вовремя, морамои появлялись поодиночке, разгрызали спесиво что-то со стола и исподволь исчезали.
Слесарев молодецки установил по левую руку литровую беленькой и лоток с грибочками и весь вечер не умолкал, только локоть взлетал на уровень плеча. Не удивительно, что он пропустил самое интересное, причём со своим участием. Когда Альфред с морамойским усердием приналёг на винцо, предназначенное дамам, Слесарев после нескольких замечаний прошёлся всё-таки по поводу его национальной принадлежности. Обиделась почему-то Таня.
– Таня, ты же русская! – проискрил по-медвежьи Слесарев.
Смуглая Таня после выпитого размягчела лицом:
– Я по паспорту Иванова дробь Шинг Ву.
В наступившей паузе Ромов быстро спросил:
– Обязательно через дробь?
Таня с трудом осиливала шипящие:
– Мож-жно ч-через т-тире…
В этом месте все облегчённо вздохнули и оживились, как будто каждый получил по письму счастья.
Угрюмый по жизни Фабриков оттаял и внезапно затянул спелым голосом, на забытый мотив*******:
– Бывали дни весёлые
Я по три дня не ел
Не потому что нечего
А просто не хотел -
И далее весь вечер прошёл в живительных хлопотах и перепалках, и предметом обсуждения впоследствие была Таня, которая на электронной проходной обучалась дартсу, потому как несколько попыток затратила, чтобы попасть пропуском в светящийся крест.
Слесарев позднее сурово отрицал свои действия, но под давлением свидетельских показаний смирился, попеняв на грибочки, пообещав разобраться с магазином, какого поля ягоды-грибы у них подвозят.
А Рома с Малиной катались на пустом автобусе по освежённым туманами проспектам, молочные шарики фонарей в нежной дымке искали встреч с глазами и груботкаными кронами деревьев. Вокруг памятников и фонари, и деревья сбегались купами, и по прихоти истории памятники убийцам, в отличие от памятников поэтам, оказывались с пустыми руками.
Ладная девушка в толстом свитере вручила им билеты и прошла, картинно покачиваясь, по салону к водителю.
– Что-то птиц совсем не видать, – вздохнул Ромов, одобрительно внимая густому шуму мотора.
– А кондукторша-а у нас? – жаждал подтверждения Малинин.
– Стриженая… – рассеянно, но почтительно заметил Ромов. Все эти россыпи огней с загадками человеческого рода подымались на чаше его личных весов всё выше и выше перед единственным квадратом окна, свет которого Ромов готов был встречать всегда.
– Катя опять будет смеяться… – вспомнил он, когда выгрузился из автобуса. Пьяненький Ромов со своей лошадиной физиономией, как ни насупливался, всегда вызывал у Кати только восторженный смех:
– Сегодня вечером – Фернандель!********
*
ОкоролЁв жил на Фунтовском шоссе , дальше всех, и подвозил иногда Ромова и Малинина на своей тачке домой.
Ромов всегда выходил у здания ФСБ, Малинин оборачивался к нему: