– Командир? – шепнул озадаченный сержант.
Артур с лёгкостью (как при заходе на базу) закинул автомат за спину и зашагал вниз по склону:
– Делай как я! За мной!
Навстречу им выходили мужчины, Артур протягивал им обе руки и заговаривал на чужом языке, они улыбались и отвечали, откидывали пологи жилищ, где женщины готовили еду.
Этот род принял решение покинуть казахские земли во времена для них столь же незапамятные, как и орхонские тексты, и причиной бегства была Советская власть, посягнувшая на вековые устои. С тех пор крошечный аул кочевал в Афгане, по ограниченной территории, а Кабул не имел о них никакого представления. Они пропустили три войны, истреблявшие их народ, а о четвёртой узнали только что.
Гости по обычаю приняли угощение, как неожиданную приятную задержку.
Один Артур сверкал глазами, и речь его перекатывалась незнакомыми солдатам шипящими камешками, шероховатыми и обильными, как в мелкой горной лавине.
Бойцы не знали, что он отводил душу с аксакалом яркими картинками детства, проведённого среди таких же юрт. Что он чувствовал себя казахом с детства и с радостью бы жил среди казахов.
Аксакал ничуть не удивился и прошелестел:
– Ты так молод, а уже нашёл дорогу истины. Только мудрецам известно, что у всех у нас один прародитель. Мы – казахи, а ты – наш русский брат, и жить тебе со своим народом. И у тебя будут русские дети.
Старик довёл их до крайней юрты и прощально поднял руки, а Артур развернул и повёл свою разведгруппу в сторону гор.
Ещё один бросок за перевал, и в изломанных просторах горизонта уже невозможно было различить или представить что-либо иное, чем глинобитные кишлаки.
Когда через много лет я нашёл Артура, у него было трое детей, синий фольксваген и сёмга собственного посола. Младшенький норовил забрести под стол, Артур его вылавливал и подхватывал на руки:
– Гляди, какие лиходеи растут!
Малыш помусолил во рту красный кусок и, сам по себе, не обращаясь ни к кому, молвил:
– Рахмет…
Сёмга раскрывала свой вкус всё ярче и богаче с каждой рюмкой. Здесь нашёл своё место и старый вопрос про незадавшуюся рифму, Артур согласился, что в разудалой юности Веня бы точно в этом деле помог.
«Но раз его среди нас нет, то – лови от меня»:
– Девушка в коричневом, дай по-безналичному!
Три жизни Макса
Во дворе из составленных пятиугольником многоэтажек насадили свою власть маститые маскулинные коты. Бросаясь в глаза каждому прохожему своим шерстистым видом, куда ни повернись они оказывались на глазу. Коты поглядывали исподлобья, но прямо на недосягаемо крупных человеков, колючими круглыми глазами:
– Если б мог – убил бы…
Они не удостаивали вниманием собак, занятые размежеванием между собой территории, не более, но и не менее одного подъезда. В этот серьёзный паритет никак не вписывался издыхающий на лавке котёнок.
Облезлый, предельно худой, неестественно вытянувшись на солнцепёке, он отдавал растресканным доскам последние крохи жизни. Как он попал на лавку – неизвестно, сколько времени прошло – тайна, да только с лавки он попал прямиком в прохладные женские руки. На впалую бочину ему упали две горячие слезы, которые запустили крохотное сердечко, ведОмое отныне законом сохранения энергии, за ними последовали три по три капли воды на иссохшийся язык, и на потерянном счёте он забылся запредельным сном на гладком сиденье кухонного стула в неизведанной до той поры квартире. Во сне он никогда не укрывал башку, а нарочито выставлял её наружу с гибким очарованием малыша, которое ему удавалось сохранять долгие годы. Уже будучи взрослым животным, он не утратил заговОр на стройного забавного котёнка, его заговорили на половое созревание. Резвого и большеглазого, его нельзя было кастрировать, пока новая мама не произведёт на свет человеческого детёныша.
Конечно, его пытались сосватать, приводили кошечку, но это было всё равно, что потереть камни друг о друга, он был верен маме.
Пока подкидыш возлежал на стуле, выставляя свой лоб на обозрение, бровки домиком, двойные полоски, ясно читалась буква "М". Наречён, значится, будешь Максимом.
Заведённое однажды сердце прощало всё: отсутствие еды вечерами, когда мама забывала прикупить еды, отсутствие мамы сутками, Макс развлекал себя сам в ожидании.
Он встречал маму у двери, сопровождал во всех движениях, ванную он не переносил, а в туалет совместно он всегда подгадывал повозиться в своём ящике с решёткой, рядом с унитазом. Не надеясь на внимание, Макс продолжал вечерами кошачье дерби, он выдвигался в поле прихожей, пробираясь плотоядно и озираясь на потолок, где прятались тени главных врагов, подпрыгивал как от укуса и пускался вскачь по коридору. Скрежеща когтями по полу, Макс – кентавр проносился на виражах, прыгал на обои, срывался со стен и скрывался вдруг с поля зрения в гостиной. Всё смолкало до звона в ушах, как бывает после взрыва шутихи, а через секунду он появлялся из-за угла гламурным котиком, бесшумно сверкая бусинами глаз. Проходил в кухню и садился благочинно в центре.