Когда мама говорила по телефону, Макс поджидал её смех.
Это скачут по кафельной плитке серебряные монетки неизвестного, райского островного государства. Достоинством в одну кошачью жизнь каждая. После этого она всегда подхватывала его под брюхо и целовала, вальсируя из комнаты в комнату.
Совсем по-иному цокали по бетону сквозь дрянной линолеум квартиры родные каблучки. Его мохнатые уши соглашались это простить, как и многое другое. У него не было другой мамы, а была бабушка. Бабушка была учительницей, она приходила довольно часто и откровенничала с Максом, приносила вкусняшки. Откровенностью он считал демонстрацию предметов с названиями на человеческом языке. Довольно скоро он усвоил внушительный набор слов и передачу семейных эмоций, и часто вызывал смущённый смех мамы, живо реагируя на знакомые слова и фразы.
Хитом его программы была пантомима презрения. Когда Максу нужно было передать дурной запах, он вываливал язык и фырчанием проверял, видно ли каждому зрителю, пусть и в последнем ряду. Это касалось и чужих людей, но подходило и для комической репризы с родными.
Макс так и не научился говорить, чтобы показывать бабушке изменения в квартире. Встречая её, он односложными "мяу" вёл её по своему маршруту. Затем бабушка проверяла тетрадки лёжа на диване, и когда она задрёмывала, Макс приступал к штурму шариковой ручки правой лапой, бессмысленному и беспощадному, словно когда-нибудь он мог освоить правописание.
Ночью он оказывался в ногах поверх одеяла, греясь узкой спиной о лодыжки. Иногда под одеялом оказывались четыре ноги, и коту приходилось ретироваться на коврик ввиду непонятной возни. Засыпая клубком, он корил себя, что так и не успел уткнуться "кожаным" носом в пахучую чужим сексом ладошку.
А поутру Макс прыгал на кровать и бросался под край одеяла, и быстро-быстро цеплял отточенным когтём чужую ногу. Он подавал великолепный повод ночующему, что пора убираться. Такие визиты раздражали тем обстоятельством, что на кухне пилось вино, и коту практически ничего не перепадало.
Праздниками были посещения подруг, когда употреблялось пиво с креветками, а креветки Макс любил более всех даров судьбы.
Потом появилась постоянная новая пара ног на кровати, и Макс по известной причине благодарно перестал цапаться по утрам. Новый человек в первый же вечер стал свидетелем кошачьей драмы. Голодный Макс набросился на варёную рыбёху и занозил язык обломком круглой кости. Пока мама искала телефон ветеринара, пришелец нашёл в ванной пинцет, и змеиным броском выхватил осколок из разомкнутой пасти.
Удивительно, но это мама вслух выразила мысли Макса, отстранившись грудью от новичка, но позволяя ему крепко прижимать себя за талию:
– Ты кус-сай меня, цар-рапай, всё равно я буду с папой! – звонким детским речитативом и поглядела праздничными глазами.
Но пришелец ничего подобного не вытворял. Отнюдь. Казалось, он мурлычет низким голосом, и Макс сразу стал его понимать. Кто бы ещё мог стать ему папой.
Одного он не смог понять, когда мама стала целовать папу, как клюют друг друга голуби, клювом в клюв. Он видел: сухими губами, часто и горячо. Ведь люди не птицы. Летать не умеют.
*
Отдохновением мяучела был затеянный по всей квартире ремонт, Макс окунулся в него, как и положено, с головой. Он находил самые пыльные, в смысле строительного мусора, углы, и валялся там от души.
– Друга-ан… – вздыхал папа, – … Тома Сойера…
Как Гекльберри искал милое сердцу хотя бы грязное пятнышко, так Макс находил целые развалы отходов. С упорством игрока в рулетку, который всегда ставит на чёрное. А вылизывать шёрстку кот забросил давным-давно, с тех пор как вначале растерял всю шерсть, а потом под влиянием "шерстевита" стал обрастать львиной гривой в летнюю жару, а в преддверие морозов беспощадно линял.
Это было до прихода папы, но привычки-то остались.
Расчёсывать Макса не брался никто, для этого нужно было выстригать свалявшиеся колтуны, что было довольно чревато.
Купать котика бывало сродни войсковой операции, и пострадавших было ровно столько, сколько и участников.
Папа купал Макса в одиночку, пресекая стадию слипшейся шерсти. Он его брал за загривок и ставил в тёплую ванну на задние лапы, передними Макс хватался за край и царапаться ему было нечем. Кот стоял и дико кричал, а папа мурлыкал ему баритоном и окатывал из душевого шланга. Засовывал в мохнатое полотенце, тискал, а потом выстригал и расчёсывал.