Люди остывали на кинжальном ветру вторые сутки, удалось лишь забросить им с гребня волны едва тёплую еду в ланч-боксах. Дважды посланный катер пытался причалить к стальной конструкции и разбил себе пластиковый борт. Рация громыхала на все лады, и к вечеру постаревшим голосом пообещала выбрасываться поочерёдно за борт.
Я собрал «летучку» и огласил свой приказ. Отныне спайдермены будут также обучаться на боевых пловцов и вооружаться арбалетами с гарпунами, взбираться на объекты они будут прямо из воды по тросам. Нам больше не нужны катера, и не страшна непогода…
В канун очередного праздника «пустого горизонта» мы что-то горячо обсуждали с напарником, почти сталкиваясь касками, когда коварное небо вдруг уронило нам в ноги мёртвую птицу. Напарник поднял её раскрытыми перчатками и выронил за борт. Он всегда оказывался на шаг мудрее меня, и сейчас он укоризненно прикрыл веки, лишь взглянув мне в глаза.
– Я верю, что сопереживание воспитывает человека…
– Я верю даже в то, что Уинстон Черчилль оказался прототипом Винни Пуха, – раздражённо парировал я, распалённый нашим спором и многодневным дрейфом.
Напарник тонко улыбнулся:
– Это море скоро станет тёплым и безмятежным, и мы увидим себя в нём, как в зеркале…
– Своё-то зеркало мне частенько хочется разбить…
– Частенько-частично, значит, не всё ещё потеряно?
– Уже всё. Древние инки считали утрату молочных зубов окончанием жизни, дальше следует только закат.
– Сам только что придумал?
Я раскрыл рот, чтобы ответить, и огляделся: вокруг не было ни души – я стоял один у двери с архаичной табличкой «кладовая швабр».
Однажды пустынным вечером я хмуро созерцал движение теней в мониторе на своём столе, как в дверь вывернулся из коридора Илюха:
– Кинчики таращим? – он проделывал свои обязанности с неизменным сленгом. Названия судов и профессий в его подаче приобретали эротичный подтекст: Ромона превращалась в Ферромону, Марал – в Аморал, лишь исполненный достоинства доктор Халид звался им величественно Докбезграниц. Халид и на пенсии сохранял ту же подвижность и крепость, как и на выходе в горы с афганской разведротой, и продолжал свою врачебную деятельность.
– Док – наш тотем! – и узловатые пальцы лекаря штопали рваные раны, словно пробоины в знамени целой эпохи, в складках которого теплится до сих пор честь и отвага.
Халида перевели от нас в другое плавучее жильё, провидение снова подхватило эту семью потомственных военных под своё крыло. Провидение, которое лишь единственный раз дало промах, когда чекисты пустили в расход царского военврача – деда нашего Дока. Тыловые крысы пристально вели его отца, пока за него не поручился фронтовик – Герой Советского Союза. Он был начальником лагеря, где проходил отсидку сын «врага народа». Начальник дал ему суровый наказ вступить в партию – только так ты выживешь – и вручил свою рекомендацию. На этом злоключения семьи закончились.
Мы уготовлены на заклание, словно наши судёнышки, наши надежды и чаяния расположились в огромной чаше, возможно опущенной ниже уровня моря. Возможно укрытой огромным куполом. Сотовая связь приходит сюда урывками и надолго не задерживается. Старые телефоны держат звонок чуть дольше, а новые айфоны взбрыкивают и проглатывают номера абонентов. Спутниковые трубки оказываются ничуть ни лучше, на самой верхней палубе они попёрхиваются и плюются обрывками голосов. Иногда в ушах мы слышим друг друга: это ругань и назначения семейных разводов.
На этом фоне отрадно видеть Илюху за ручку с Алиной, происходит это случайно поздним вечером. Они исчезают за дверью его каюты, а поутру Алина раздражённо роняет соседу через переборку:
– Ну Вы и храпите!
– Я уж молчу про звуки в вашей каюте… – притворно вздыхает Женя.
Девушка банально расстроилась – у Ильи жена и двое детей – обычно участницы таких событий наивно надеются на всеобщую слепоту.
Завхоз Рафа после заката накручивает пешие круги по коридорам и палубам.
– Никакой связи: ни мобильной, ни половой! – повторяет он как заклинание.
Мы с Женей держим психическую оборону на перекрёстке лестниц, роняя умные фразы и дружно смеясь, когда траектория Рафона теряется в районе кают горничных.
– Рафа кого-то законнектил!
А я не удержусь ни одного дня, чтобы не прочесть хотя бы одну строчку о сладких муках своей весны, каждая из которых выпархивает из тайников моей памяти. Как мелкие птицы, свившие себе гнёзда в потаённых уголках нашего плавучего сооружения, неожиданно возникающие на палубе. Эти строчки рождаются мимолётно, но торжественно неотвратимо, и тревожат моё обоняние сахарным клеем тополиной почки, уксусной каплей первого дождя.