На «День Святого Вискентия» она решила его поразить кулинарным подвигом, фирменное блюдо – жареные креветки под секретным соусом.
К ним полагалось употреблять виски, Святой Викентий (22 января) являлся формальным поводом. Иногда объявлялся день святого Пафнутия, он не имел ясной даты в обиходе, но выпадал на употребление самогонки, которую превосходно выгоняла весёлая соседка Ксаны, озорным глазом всегда привечая Вика. Ксана снисходительно принимала все эти «подвыподверты», не видя очевидной конкуренции и, при случае, напоминала ему об этом.
Им и не требовался повод, чтобы заполучить друг друга в любую минуту. На Святого Вискентия они были у него, заигрывали будущую поездку на южное море до кунштюков, до дыр. Последнее, что он запомнил, было её согласие «на силиконовых девок вокруг», которые непременно кружат по пляжу топлесс.
Он её подхватил за подмышки, подкинул вверх, в полёте поймал губами и проводил сверху донизу тонкий желобок на груди. И принял её всем лебединым весом на себя.
Е-ма-а, она себя нанизала… Сладко застыла на нём – так не бывает, чтобы у мужика обе руки были заняты, и он не промазал… Вик спрятал предательский румянец у неё на груди:
– Он сам дорогу находит!
Я тебя примотаю за шею к себе своим длинным шарфом,
на пороге заката свежеет, и нам ли не знать о живом,
что вовсю коченеет на первом багровом ветру,
не зовёт – не жалеет ни губ заповедных, ни рук…
– Встретимся завтра, у буквы. (На въезде в Соломбалу растут прямо из земли огромные буквы).
– Какой ещё буквы?! Бессовестный!
– Соломбала! У буквы «Б», бэйби… Соломбала. Бэйби.
– Какая пошлость. Мне не нравится «Б»… Баба?! Ну, а если я твоя баба, пускай! – дерзко рассмеялась.
В «Макдональдсе» они ели пищу наперегонки, глаза в глаза, он прикусил щёку, она, наверное, тоже. Так им не терпелось добраться куда-нибудь, чтобы остаться наедине.
И он увидел рассвет в Городе Ангелов, сверкаюшая полоса неба не вмещалась за окном и влезла в комнату, коснулась распухших губ Ксаны. Полное солнце предвещало крепкий, разговаривающий складками одежды мороз. Его здоровое кряхтение раздаётся при каждом движении.
– Как много тепла в этом мире… – она приладилась к нему во сне ещё теснее, шепча едва раскрыв губы. Он складывал в уме своё письмо к ней, слова и строчки накрапывались в голове мелким тёплым дождичком.
Сразу после Нового года случился маленький казус, который его изрядно повеселил. На подходе к дому Ксаны за ним увязалась вязанка местных гопников, которым было заподло торчать на морозном безлюдье. Они целенаправленно ускорились всей кодлой и ринулись за ним в подъезд. Вик мягко затворил дверь за собой и взлетел по лестнице на три этажа. Снизу по-куриному крылом захлопала дверь, разнокалиберным горохом посыпались шаги. Вик выждал, пока вся рать накопится в подъезде.
Он вынул свою пневматику – с виду боевой «макаров» – и звучно передёрнул затвор – по звуку как боевой. Акустические свойства лестничного пролёта превзошли стандарты Большого театра: наступила ветхозаветная тишина. Дальше киноплёнка закрутилась в обратную сторону, горох посыпался сверху вниз, куриное крыло вразнобой захлопало, гопота стремительно покидала дом и улицу.
Они вышагивали по вечерней набережной, Ксана подстроилась ему в шаг, рука об руку, искренний морозец дружески держался рядом, не касаясь горячих щёк. В реке подо льдом спала различная рыба, на берегу из недр тёмного дома злобный кот, как Сизиф, тащил в зубах жирного голубя, упираясь лапами в асфальт. И плечистые фонари проливали щедрый свет на все сообразия и безобразия подлунного мира. Вик остановился и отступил на ширину рук:
– Ты не представляешь…
Она шагнула к нему и прижалась щекой к плечу:
– Это ты не представляешь…– а когда подняла глаза ему навстречу, ему захотелось арктического мороза, потому что стало жарко посреди льда и снега.
Всё обозначилось и всё сложилось, но откуда-то у него всплыло, что чёрную «ауди» на углу улицы Вик где-то уже встречал.
Он завлёк Ксану в цветочный киоск по пути, ты что любишь, розы или ромашки? – и разглядывал сквозь стекло подозрительное тачило.
– Настурции, дурашка…
– Хорошо! Тогда остановимся на «коброчках», – пересмеиваясь, они унесли в морозную темень букет накрахмаленных тёплых калл, торчащие цыплячьи шейки из светских воротничков.
«Как мы разобрали друг друга в этой давке среди городских стен, между Сциллой равнодушия и Харибдой лицемерия? Как? Прекрасный сон из дремучих закоулков памяти обернулся явью? Наверное, нам удалось разглядеть тот маячок истины, и мы отправились на его луч и прибыли к подножию одновременно, чего могло не случиться и за тысячу лет, тем более за одну человеческую жизнь. Потому что люди обычно следуют зову ложных истин и закрывают глаза на искру от дуги пролетающего трамвая, на стон натруженного тела сосны в диковатом парке от порыва сурового ветра, могучего как древность. На первый хлопок паруса над мятежным горизонтом.