Он мягко рассмеялся.
— Может быть, вы и правы, хотя я еще не закончил читать. Так что я пока не буду высказывать свое мнение.
— Как вас зовут? — вдруг спросила Труди, — Как мне к вам обращаться?
— Как бы хотели меня называть?
— Томас, — ответила оиа. Вас хочется называть Томас.
Он сделал глоток из своего стакана к сказал:
— Вы знаете, хотя я еще не закончил книгу, я думаю, что не соглашусь с вашим мнением. Вы утверждаете, что его предыдущие работы основаны на проверенных теориях. А что вы скажете по поводу первой книги? По-моему, это самые натуральные выдумки. Труди подняла брови.
— Но это была первая работа! К тому же написанная в шестидесятые годы. Молодой, наивный автор и его проба пера, если можно так выразиться. Нужно поверить ему на слово.
— В случае с последней книгой вы отказываетесь верить ему на слово.
— Вы еще не прочли ее до конца. Увидите, когда дойдете до десятой главы. От всех его доводов не остается и следа.
— Я уже прочел десятую главу и не согласен, потому что, если вы хорошенько подумаете о внутреннем смысле его тезисов…
Спор разгорелся по-настоящему. Труди почувствовала себя увереннее, скинула туфли, уселась на диван, поджав под себя ноги. Томас вновь наполнил ее стакан вином и продолжал оспаривать ее высказывания. Затем раздался осторожный стук в дверь, и вошел официант, везя перед собой тележку с обедом. Труди не хотелось есть. Она была слишком заведена, увлечена спором. Они продолжали спорить, когда им подали свежий шпинат и грибной салат. Труди подвергла критике доводы Томаса за сметаной, икрой и консоме; он загонял ее в угол, когда на столе были цыпленок и картошка. Они не обратили внимание на десерт, их кофе остыл. Сине-зеленые глаза Труди блестели, когда ей удавалось доказать свою правоту; голос ее становился громче, когда победа осталась за ним. Она говорила быстро, часто перебивая. Она машинально теребила длинные серьги и становилась все более оживленной.
Труди остро ощущала своего собеседника как мужчину. Его запах, поблескивание золотых часов, ухоженные руки. Все высшего класса. Как это все не похоже на мужчин, с которыми она каждодневно сталкивалась на стройплощадке: джинсы, защитная каска и покровительственное отношение к ней только потому, что она женщина. Собеседник действительно слушал ее и отдавал ей должное. Томас снял пиджак и ослабил галстук. Он слегка наклонился над столом в ее сторону, точно так же захваченный спором. Сердце у Труди забилось сильнее, у нее закружилась голова. Она впала в состояние эйфории и страшного возбуждения.
— Вы искажаете факты, — сказал он.
— Это не так. Если и есть предмет, который я знаю лучше, чем кто-либо другой, так это именно этот. Вы должны прочитать Уиттингтона, чтобы полностью понять…
— Уиттингтон — это крайность. Труди встала со стула.
— Это ваше мнение, Томас, а не доказанный факт. Она отошла от стола, развернулась и вернулась на место.
Мельком увидела себя в зеркало: щеки раскраснелись, глаза ярко блестели. Труди и впрямь была возбуждена. Она внезапно поняла, что хочет этого мужчину так, как никого другого, и если он вдруг дотронется до нее, то она за себя не ручается.
Томас встал и подошел к ней. Он прервал ее на полуслове жарким поцелуем. На этом спор и закончился, Труди зашептала:
— Скорее, пожалуйста, скорее!
Они занимались любовью на ковре. Труди застонала. Ей показалось, что она умирает: никогда еще ощущения не были такими острыми. Когда все было позади и она некоторое время лежала в его объятиях, Труди с изумлением думала о проведенном вечере. Пожалуй, она получила такое удовлетворение, которого не испытывала еще ни разу в жизни. Томас обнимал ее, ласкал, целовал, а Труди с трудом верилось в реальность происходящего.
Потом у нее возник вопрос. Она хотела задать его Томасу, но жаль было разрушать очарование вечера. Поэтому она задала вопрос себе, но у нее не было ответа.
Что за маг и волшебник творил чудеса в комнатах, расположенных над магазином Фанелли? Кто их придумал? Кто начал? Кто управлял? Собственно говоря, кто эта Бабочка?
Нью-Мексико, 1952 год.
Самые ранние детские воспоминания Рэчел: она просыпается среди ночи и слышит, как кричит мать. Она выползает из своей кроватки и с трудом (подгузники мешают) топает через прихожую в другую комнату. Дверь полуоткрыта. Она знает, что мама и папа там. Она входит и видит маму без одежды, на четвереньках на кровати и отца, стоящего сзади. Мама плачет и просит его остановиться.
Рэчел было четырнадцать лет, когда она узнала, чем они занимаются.
Две тайны окружали рождение Рэчел Дуайер. Она не знала об их существовании. Одним знойным днем десятилетняя Рэчел осталась дома одна. Родители ушли в местный бар. Рэчел стало скучно.
Скука ведет к непоседливости, непоседливость рождает любопытство, которое, в свою очередь, может привести к открытию. Иногда к открытию совершенно неожиданному. Так случилось и с потрепанной коробкой из-под сигар, которую Рэчел нашла под кухонной мойкой между тряпками и чистящими средствами.
В десять лет Рэчел была развита не по годам. Конечно, образования у нее никакого не было: не имея работы, отец вечно скитался по городам и весям. Однако она была чрезвычайно способна от природы. Она читала намного лучше, чем большинство ее ровесников. Читать научилась сама от одиночества и отчаянного желания забыть об окружающей нищете и окунуться в сказочную жизнь книг. Кроме того, Рэчел была наблюдательна. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы определить, что коробка из-под сигар не случайно засунута в это покрытое плесенью укромное место. Кто-то намеренно поместил ее туда. Богатое воображение Рэчел разыгралось не на шутку, она уже представляла себе, как находит сокровище.
Она открыла коробку. Ее озадачило скопление ленточек, пожелтевших поздравительных открыток, кольцо и корешки от билетов в кино. Но больше всего Рэчел была заинтригована фотографией и каким-то документом.
Поскольку Рэчел хорошо читала, она вмиг поняла, что это брачное свидетельство. В нем содержались имена ее родителей и название города, о котором Рэчел никогда прежде не слышала, — Бейкерсфилд, штат Калифорния. Дата же заставила ее крепко задуматься.
Согласно справке, отец и мать поженились четырнадцатого июня 1940 года! (Рэчел знала, что родилась в 1938 году). Значит, когда они поженились, ей было два года. Это могло означать только одно: он ей не настоящий отец!
Этот факт так ее обрадовал, что она не уделила фотографии должного внимания. В противном случае она, возможно, сразу бы почувствовала нечто тревожно знакомое в облике женщины на фотографии. Фотография была сделана в больнице, женщина лежала на кровати, выглядела усталой и прижимала к себе двух новорожденных.
Ночью Рэчел лежала, не шевелясь, на своем диване и ждала, когда же наконец заснет отец. Она всегда старалась быть как можно незаметнее в его присутствии, особенно когда он был пьян. Она снова стала думать о фотографии.
Тут ее и поразило, как молнией.
Хотя женщина и выглядела очень молодой, это была ее мать.
Но кто тогда те двое новорожденных?
После полуночи в их доме на колесах (а жили они в трейлере) становилось совсем холодно. Рэчел осторожно слезла с дивана, нашла фонарик, который они использовали, когда отключали электричество, что случалось нередко, и снова достала коробку из-под сигар. Она внимательно рассмотрела новорожденных. Несомненно, один ребенок как две капли воды походил на изображение самой Рэчел, которое мать носила в бумажнике.
Рэчел нахмурилась. Если на фотографии была изображена она, то что это за второй ребенок?
Рэчел терпеливо выжидала удобного момента. К матери Рэчел не всегда можно было подойти с серьезным разговором. Если та не была пьяна и не страдала от похмелья, то сидела в конторе парковки трейлеров и слушала радио. Но в иные времена к миссис Дуайер можно было обратиться. Случалось это обычно во время неожиданных отлучек мужа. Тогда мать Рэчел, кажется, не испытывала необходимости добавлять себе виски в кофе: она начинала следить за собой, завиваться, убирать в трейлере и заводила речь о том, чтобы посадить герань. В такие дни Рэчел даже слышала, как мать напевает что-то вполголоса, морщины исчезали с ее лица, она одевала хорошо выглаженное платье и о чем-то пересмеивалась с соседями. Рэчел обратилась к матери с мучившим ее вопросом именно в один из таких дней, когда та развешивала белье.