Но партии не суждено было быть доигранной. Рядовой Степан долго щипал свой подбородок, хмурил брови, потом попробовал было взять ту саму туру, но не смог. Его кто-то сильно толкнул, взяв за плечи. Степан кубарём покатился по полу.
Рядовой Мёд готов был в случае необходимости применить и кулаки, мог начать кусаться. Он решил никого не подпускать к доске.
Степан быстро поднялся и стал вопросительно толкать Мёда в грудь. Тот особо не сопротивлялся, ему главное было, чтобы не трогали доску. Лишь раздражительно старался отмахнутся от толчков. Подтянулись остальные солдаты. Намечалось что-то нездоровое и шумное.
Христофору пришлось отложить карту. Циркуль он от злости воткнул в стол. Со словами: «Ну что ещё?» пошёл на звук. Звук нарастал, как воспаление, как зуд в паху, когда лето особо жаркое, душное, а пот особо ядовит.
Казарменная часть в архитектурном смысле была следствием изящной импровизации. Они просто повыбивали молотами и кувалдами хрущевские стенки, которые прежде отделяли бытие одной несчастной семьи от бытия другой. (Где эти семьи сейчас? Нашли ли приют, убежище, хотя бы подобие счастья, подобие спокойствия? По прежнему верят ли, если верили, в выборное право?) Повыбивали, замели веничком, поставили койки с зелёными матрацами. Получилось довольно симпатично.
Африканский хищный рык, который в прежние времена пользовался спросом в бойцовском зале - здесь не произвёл видимого эффекта. Обидно. Ведь стоило Христофору зарычать, резко хлопнуть «лапами» - и юные бойцы начинали тренироваться точнее и производительнее, были самое внимание.
Здесь же пришлось выплюнуть в потолок почти половину обоймы. На голову Христофору посыпался мельченный цемент, сухой снег в разгар лета. Солдаты застыли, словно в ожидании праздничного чуда. Восстанавливая дыхание, приступили к выяснению обстоятельств.
Когда до всех дошло, Меда перестали осуждать. Степан же первый не придумал ничего лучше, как принести Меду кофе, туда аж 30 грамм сливок десятипроцентных, целую упаковку лимонных вафлей. Тот отказался, извинился и надолго замолчал. Лежал, глядя в потолок
Тайна не доигранной партии оказалась достаточно простой и в то же время грустной, страшной. Ход был за человеком, личностью, другом... солдатом, которого снаряд, пущенный градом, превратил в алую пыльцу.
После инцидента Мёд продолжал исправно нести службу, выезжал на патрулирование, стал считаться лучшим караульным. Мог вообще не спать и это не стоило ему никаких усилий. В этом спокойном, патологическом бодрствовании не было ни доли геройства. Он не делал на руке надрезов, не солил их столовой солью, ничего не терпел. Просто держал свои бесстрастные глаза открытыми. Свободное время, если таковое выпадало, тратил на лежачее положение. Все всматривался в плохо побелённый потолок, что-то видел там.
Шахматная доска на надломленном стуле все так же стояла в углу. Никто её не трогал, все обходили.
Христофор понимал, что вступать в терапевтический диалог -дело чрезмерно банальное и оттого бесполезное. Что он мог сказать Меду? Как утешить? Но и молчать было нельзя, нельзя было не подходить к его койке с выверенной, ненавязчивой периодичностью, и спрашивать как дела, какие планы. Дела никак. Планов никаких.
Так, в общем-то, тоже можно было жить. От бойца не требовалось хорошего настроения и особого задора. Знай себе смотри туда же, куда смотрит твой штык, и сам будь как штык. Но вот здравомыслие все же выступало условием. Этим ВСУ отличались от бандформирований. И с этим у Меда, кажется, начинались проблемы. Он все чаще смотрел на Христофора с веселой и оттого особо нездоровой злостью.
- Слушай, мы тут все смурные, - как-то обратился к нему Христофор, сделав это очень осторожно и вкрадчиво. - Но ты идёшь куда-то дальше, вроде сам себя пытаешься переломить. Пялишься в потолок. Ну скажи, чем я тебе могу помочь?
Мёд хитро улыбнулся.
- Христофор, ты понимаешь...
- Ну? - с надеждой, подбадривающим тоном спросил командир.
- У русских, зараза, слишком сильные средства радиоэлектронной борьбы. Глушат все подряд. В том числе его.
- Кого его? - глупо поинтересовался Христфор.
- Как кого? Нашего однополчанина. - Взгляд Меда застыл на потолке. - Я знаю, он стучит по доске. Шахматной фигурой. Но какой? Русские выложили, как кирпичом, шумовую стеночку. Невидимая, а покрепче Берлинской. Как не пытаюсь, но не могу разобрать его следущий ход. А ведь так хочется закончить партию.
К моменту, когда Мёд заканчивал последнюю фразу, глаза Христофора уже были круглыми. - Значит так, да? - с трудом сказал Христофор. Но стал быстро разгоняться. - Ты сейчас либо издеваешься, либо взаправду по тёмной стороне Луны гуляешь. А может, то и другое одновременно. Ты перед каким выбором меня ставишь? Ты меня вообще слышишь? Понимаешь? Повторяю: перед каким выбором ты меня ставишь? Плюнуть на все и держать в роте психа, оправдывать это тем, что тут и так все давно поехали? Нет. Твоё сумасшествие муторное, нехорошие. От такого состояния пользы не будет. Это путь в никуда. Ты своими мыслями, фразами, своим видом ребят начнёшь отравлять. Но как мне тебя списать? Ты что предлагаешь? Ранений у тебя нет. Самострелы мы тут с тобой устраивать не будем. Я до такого ещё не докатился. Но сдать тебя мозгоправам... Ты ведь слишком дивные вещи рассказываешь. Никакой терапии и милых бесед не будет. Сразу начнут колоть. Это приговор. Мне в том числе. Сдал бойца в психиатрию.