Последние слова Христофор говорил уже в сторону, как бы себе, скорее размышляя. Как вдруг громыхнуло. Занервничали, задрожали стекла. Громыхнуло ещё раз. Этот неестественный, техногенный гром, плод человеческого гения, когда ревет сама земля, люди же воссоединяются в общем кровяном бульоне. Когда загремело ещё раз - солдаты успели засуетиться. Суетились с пользой, организованно. Ещё разок рвануло, и рвануло знатно. Стекла лопнули от страха. Кожу стал щекотать сквозной свист, ноздри - запах пороха.
Земля ходила ходуном, шум заглушал его голос, но Христофор старался четко, с расстановками, отдавать команды. Все команды в целом сводились к одной - бежать в подвал. Но делать это надо было грамотно. Над этим Христофор и работал.
Этаж опустел довольно оперативно. Но оставался ещё один человек. Мёд, он стоял перед покосившемся стулом, как перед тысячелетней святыней, которой всю его жизнь принадлежала его душа. И непоколебимая святыня эта уходила у него из рук. От вибраций и толчков фигуры смахивались, сползали, скатывались с доски. Руки Меда дрожали, безумные глаза были полны ужаса и слез. Из-за пазухи он достал тонкую школьную тетрадь и стал в панике листать страницы, которые были заполнены мелким, кривоватым почерком. Христофор прищурился. Это были шахматные ходы, массивная партитура шахматных движений, кривых, неразборчиво написанных.
Качаясь на волнах нервных пиротехнических судорог, которыми штормило это убогонькое здание, Мед держал в одной руке раскрытую тетрадь, в другой - белую пешку. Он пытался разобраться в собственном почерке, чтобы поставить фигуру на место, чтобы воспроизвести картину шахматной партии, в которой его товарищ не воспользовался своим ходом, потому что погиб.
- Руки-крюки, почерк, как у курицы, - плакал Мёд, щурясь на тетрадь.
С большими усилиями и сомнениями Мёд все таки сумел убедиться, что пешка стояла на f6. Среди ярости и вспышек огней он любовно поставил фигуру на её законное место. Но в тот же миг зону боевых действий опять качнуло и львиная часть фигур убежала с доски. Мёд принялся собирать их заново. Он не чувствовал руки Христофора на своём плече, не слышал его отчаянных криков, мольбы последовать за ним в убежище.
Тогда Христофор сплюнул в сердцах, грубо чертыхнулся, схватил с доски пешку и побежал. Чтобы было ещё более понятно, он сквозь собственный умалишённый смех прокричал:
- Ну и черт с тобой, дурак, хоть пешечку заберу, нравится она мне.
Мёд уже бежал за ним, поэтому надо было действовать ловко и быстро, а также принимать судьбоносное решение. Впрочем, а какие решения не являются судьбоносными? Если смотреть на жизнь, как на учебник по математике. Все одного поля ягоды. Вернее задачки, чуть более, чуть менее отличающиеся друг от друга по сложности.
Христофор стремительно сбегал по лестнице на первый этаж. Самым элементарным было бы заманить Меда в подвальное помещение при помощи дурацкой пешки. Там бы он скрутил его с ребятами, переждали бы бомбежку. Ближайший режим тишины - и Мёд спокойно отправится в психиатрическую лечебницу, может даже столичную. Может, у него там даже получится рассмотреть из окошка пару клевых телочек.
Но можно было поступить и иначе. Правда, тогда становилось не совсем ясно, кто в большей мере безумен.
«Неужели я способен это сделать?» - думал Христфор. - «А как же ответственность? Странно, эта пешка в руке... Она кажется такой холодной».
Христофор сбежал по лестнице, но не завернул в бомбоубежище, а ринулся дальше, на улицу, туда где его ждали фейерверки, салюты, звезды в небе, звезды на погонах, жизнь, смерть, смерть, жизнь, сочные огни, сочные брызги и капли лопающихся снарядов. Рядовой Мёд гнался за ним следом.
Входные двери скрипнули второй раз, и ещё боле агрессивно, чем в первый. Мёд оказался на открытом воздухе.