— Спасибо, Рая, спасибо, — растроганно бормотала бабушка.
Мы вышли из дому. Я надеялся пойти вместе с братьями Князевыми, которые тоже учились в бывшей царской женской гимназии, где давным-давно училась бабушка. Теперь это была десятая школа Егорьевска.
На приступочке своего дома сидел похмелившийся дядя Миша, латал невесть где обретенную им гармошку — подклеивал меха дерматиновыми заплатами.
Я вроде бы даже узнал эту гармошку — она или не она? Похожая. Точно такая же была у местного юродивого по кличке Безлобый. Того самого, у которого черные жесткие волосы начинали расти от бровей, который отличился своей игрой на гармошке во время проводов зимы. Он был дурачком безобидным, а возрасту его было этак лет за тридцать.
Безлобый, бывало, шел прямо посреди улицы Советской, по разделительной полосе, и наяривал на гармошке, и было его очень жалко. Особенно любил он такие выходы с цыганочкой в дождь или мокрый снег, когда и без него тоска наваливалась. Он прижимал гармошку к груди, выпячивал вперед свою голову безо лба и смотрел куда-то вдаль. И пер среди машин и автобусов. Старухи говорили, что он Божий человек. Может, даже и Алексеем его звали, не помню. Для всех нас он был просто Безлобым.
Он жил за хозчастью и заросшей детской площадкой, в том самом деревянном двухэтажном доме, где в войну мать убила и сварила младенца, чтобы накормить остальных детей. Во дворе этого дома ее тогда и расстреляли, а теперь там жила вреднющая очкастая Маруська Ржанкина и еще много всякого народу.
Вот на приступочке этого дома, навроде того, как дядя Миша возле своей входной двери, и любил греться на солнышке Божий человек Безлобый. Сидит и на гармонике играет. Проходящие мимо мальчишки никогда не упускали случая подразнить его:
— Безлобый! Безлобый!
Он плевался в их сторону, что-то вылаивал с подвыванием.
Так и на этот раз было, за неделю, наверно, до первого сентября. Стали Безлобого дразнить, он — отлаиваться в ответ… А в месте том дорога была разбита, и оковалки асфальта лежали на обочине. Мальчишки и давай кидать их в Безлобого, и убили. Он уже лежал с размозженной головой на тропинке, а они все кидали и кидали в него асфальт. Пока не вышел кто-то из дому того и не прогнал пацанят. И гармошку оковалками тяжеленными они изломали. Вот ее-то, видать, и забрал себе дядя Миша, а теперь чинил.
— Погодь немного, Санек, я тебе сейчас сыграю вальс «На сопках Манчжурии», — просил дядя Миша. — Мои парни не дождались, ухряли. Вон, шпарят.
— Некогда, Миша, нам вальсы твои слушать, — сказала бабушка, тихо гордясь — мол, не хуже других, внука в школу провожаю!
В школьном дворе группировались разновозрастные компании: те, кто первый раз в первый класс — жались к ногам своих бабушек. Мамы, конечно, почти были все на работе и не могли, а чаще — боялись отпроситься, чтобы в этот «сентябрьский день погожий» «впервые привести за ручку сюда» своих чадушек с цветами. Всюду в школьном дворе — платочки бабушек… И потом, очень скоро, когда нас, младшеклассников, переведут во вторую смену, те же бабушки в осеннюю хмарь и зимнюю стужу с пургой будут встречать нас внизу, возле школьной раздевалки, и вести домой темными, непролазными от луж или сугробов проулками…
Мы были поколеньем внучат, которых мамы, измотанные поденщиной, истерзанные нескончаемой склокой с мужьями, сожителями и соседями, препоручили бабушкам, и те, руководимые одним лишь внутренним чутьем, не обученные методам воспитания будущих строителей коммунизма, искренне и простодушно старались сделать нас такими, как все, чтобы оградить нас, внучат своих, от тех страшных бед, которые выпали на их долю — долю верующих людей, старинных, исконных…
Две большие девочки, которые, как я заслышал, будут ходить уже — страшно представить! — во второй класс, вздыхали умудренно, по-бабьи:
— Слава Богу, один год отучились.
— Да, отучились…
Чуть в сторонке об этом же переговаривались их бабушки.
Я завидовал этим большим девочкам: действительно, отучиться целый год — это большое дело, это, и вправду, суметь пережить надо, перетерпеть, перемочь.
Ивановой не было, ее, видимо, отдали в другую школу, может быть даже — в новую-модерновую двенадцатую, что в ненавистном микрорайоне, где еще недавно был директором, потом — завучем, а потом — простым учителем дядя Вася…
Помню, как подошли ко мне два больших мальчика, один спросил:
— В первый класс?
— Да, — выдавил я.
— Хочешь, мы тебе Москву покажем?
— Хочу.
— Тогда смотри!