Юрка с недоверием покосился на него.
— Честное слово! — заверил Сережа. Он сам удивлялся, насколько убедительно у него получалось врать.
Он впустил Юрку в квартиру и разрешил не разуваться.
— И не собирался, — презрительно бросил тот. — Еще чего, ишь…
С колотящимся от волнения сердцем Сережа провел хулигана в чулан, включил свет и объяснил, где находятся остальные машинки.
— Ща достану, не ссы, — приговаривал дылда. — А потом покажешь, где твоя бабка деньги ныкает…
Только он сунулся в темное пространство — его тут же затянуло. Короткий крик оборвался, не успев родиться. Одежда на вешалках сомкнулась.
ЧАВК.
Сережа долго ждал — и…
… дождался. Из темного пространства к его ногам выехала новенькая игрушечная «Волга» с открывающимися дверками — один в один как отобранная хулиганами.
С бесследным исчезновением главаря Юркина компания распалась, и Сережу больше никто не донимал.
***
Матвея что-то разбудило. Было темно — хоть глаз выколи. Он не сразу осознал, где находится. Лишь через несколько мгновений последние события восстановились в памяти: известие о смерти прабабушки, сборы в дорогу, прибытие, ужин яичницей с беконом, жесткая папина детская кровать.
Что-то не так.
Что-то ТОЧНО не так.
Кто здесь?
Над кроватью нависла сгорбленная тень. Мертвенно-бледное лицо обрамлял черный кружевной платок.
— Проснулся, мой золотой? — сказал добрый, ласковый старушечий голос. Голос, которому хочется доверять.
— Вы кто? — спросил Матвей.
— Тс-с-с-с-с-с-с. — Старушка приложила палец к тонким синим губам в волдырях. — Говори потише, а то папу разбудишь. Я бабушка.
— Папина бабушка?
— Да, Сережина.
— А вы разве не умерли?
— Ну что ты, глупенький, как бы я с тобой разговаривала, если б умерла? В больнице залежалась, плоховато мне было. А теперь вот подлечилась от хвори, вернулась. Пойдем со мной, Матвейка, я тебе кой-чего покажу.
Мальчик послушно поднялся с кровати, нацепил очки, взял бабушку за холодную морщинистую руку, и они отправились в зал.
Они передвигались осторожно, ковер заглушал шаги, а папа, полулежа в кресле, громко храпел — вот и не слышал.
Бабушка подвела правнука к двустворчатой двери чулана, почти бесшумно отворила, завела ребенка внутрь.
— Бабушка, тут так темно, — пожаловался Матвей шепотом. — Мне страшно.
— Ты не бойся, деточка, я с тобой. Я тебя никому в обиду не дам.
— А зачем мы здесь?
— Ох-ох-ох, — тяжело вздохнула бабушка. — Сложная история, внучек. Папа-то твой — сирота, сам знаешь. Родители его рано умерли, остался он со мной. Я его холила, лелеяла, вырастила человеком. Достойным, с какой стороны ни глянь. А он возьми и брось меня. Я болела долго, мне тяжело было. — Бабушкин голос задрожал от подступивших слез. — А он за последние много лет даже не заявился ни разу. Даже с днем рождения поздравлять перестал. Я для него все делала. Всегда он у меня был сытый, одетый, обутый. Игрушки, книжки, раскраски… Бывало, на заводе зарплату по полгода не платили. Я тогда деток маленьких… других… Господи, сказать страшно! Все говорили, маньяк, маньяк. А какой уж из меня маньяк? Я ж не для себя, для внучка. И машинка та, помню, с дверками, «Волга»… Ни у кого такой не было, а у него была. Но ты плохого на меня не подумай, деточка. Никогда ничего сверх, только самое нужное. Ну и… чтоб ребеночку приятное. Себе — никогда.
Матвей слушал и ровным счетом ничего не понимал. «Наверное, у бабушки кукуха поехала», — подумал он. В школе каких только гадких выражений не нахватаешься…
— Вот теперь и мой черед настал. Хоть чуть-чуть себя саму порадую на старости лет. Пусть и на смертном одре, но… что ж. В первый и последний раз, как говорится. Приходится, деточка, приходится. Раз уж даже тут внучок меня не уважил. Просила ж я Вальку, соседку, чтоб, как помру, передала ему: купи, мол, гроб замшей обитый. Так хотелось… А он мне вместо этого какой-то ящик убогий заказал. Нельзя так, деточка, нельзя. Ой, нельзя-а-а-а-а-а-а-а! Караул, батюшки мои!.. С родной бабушкой так по-свински-то — закопать как собаку… Ладно, мне уж закругляться пора. Ты мне помоги новый гробик-то достать, а то дряхлая я стала, спина уж не гнется совсем. Подлезь-ка во-о-о-о-о-от сюда… Давай-ка, деточка…
***
Бабушка, пришаркивая и что-то ворча, вышла из чулана, уселась на свой любимый продавленный диван, внимательно посмотрела на спящего внука.
— Возмужал ты, Сереженька. Щечки наел. Загляденье. Молодец, мать с отцом бы гордились… Что ж, а мне, пожалуй, пора, а то заболталась совсем…
Ткань диванного сиденья с треском разошлась — и бабушка канула в пружинно-ватные недра. Трещина сомкнулась и затянулась грубым нитяным швом.