— Если это поможет тебе умереть от цирроза печени, то я только за.
Эван засмеялся и сделал глоток прямо из горла.
— Что ты узнала в Румынии?
Сиерра вздрогнула, удивляясь, как весь его напускной язвительный тон растворился в этом вопросе.
— Что ответы могут быть только в Англии, и, если я их не найду, то умру. — Она усмехнулась. — По сути я уже умираю — заживу гнию.
Розье замолчал, уставившись в одну точку, а после внезапно растер ладонями лицо и уставился на девушку прямым взглядом.
— Блэк, это полное дерьмо.
Сиерра грустно улыбнулась.
— Боюсь, что уже ничего не изменить. Я умру.
Она пробовала это слово на вкус, примерялась к нему и почти не боялась произносить его вслух. Сиерра думала, что испытает страх, боль или горечь, но это слово не вызвало ничего. Пустота.
Розье покачал головой и поджал губы.
— Я этого не допущу.
— Какое тебе дело? — внезапно ощетинилась она. — Ты, кажется, ясно выразился, чтобы я катилась на хрен, потому что плевать ты на меня хотел.
— Я этого не говорил, — мрачно процедил Розье и коснулся ее обезображенной руки.
В его взгляде не было отвращения или злости, он просто рассматривал характер язв как ученый, как человек, способный решить эту сложную задачу.
— Почему ты передумал? — осторожно спросила Сиерра.
Эван отпустил ее руку и направился к выходу.
— Ну, ты же еще не отдала мне долг, верно? Смерть — это не оправдание, Блэк.
Эван Розье был недолюбленным мальчиком, который стеснялся проявлять заботу и помогать привычным всем образом. Перед его глазами были другие примеры, но он совершенно не хотел жить, как жили его отец и мать. Он отчаянно хотел быть другим, и чтобы его видели настоящим. Однако также юноша так страшился, что кто-то узнает его настоящего, что проще было прятаться за множеством масок. Эван Розье больше всего на свете боялся быть отвергнутым кем-то еще помимо своей богемной матери, которая всю жизнь больший интерес проявляла к светским раутам, дорогим шелкам, безвкусным украшениям, алкоголю и деньгам, что позволял ей высасывать род Розье.
Эвану шесть. Он так ждал этот день, что проснулся раньше, чем Торви пришла его будить. Мальчишка даже не снял пижаму — прямо в ней ринулся вниз, перескакивая через одну ступень, чтобы быстрее оказаться внизу.
Его отец, Эван Розье-старший, всегда уходил рано, отдавая все свое время главному и перспективному детищу — рому.
Его мать, Беатрис, обычно запивала свой завтрак игристыми французским шампанским и глупо хихикала, наблюдая, как пузырьки переливаются в бокале.
Эван остановился посреди столовой. Матери нигде не было. Тогда он ринулся в сад, зная, что в хорошую погоду женщина может быть там. Беатрис сидела на плетеной кушетке, заваленной мягкими подушками, и куталась в теплую шерстяную шаль. Шаль наверняка была заколдованной, раз не давала замерзнуть в морозное декабрьское утро.
Белый снег искрился под лучами ослепительного зимнего солнца, словно земля была устлана тысячами алмазов. Эван зябко поежился и поочередно потер босые озябшие ступни о мягкий ковер при входе. Изо рта вырвалось облачко пара и причудливо растворилось в воздухе.
Беатрис была печальнее обычного и вместо привычного узкого бокала на изящной ножке в ее руке находилась небольшая рюмка с расплавленным темным янтарем. Эван тогда еще не знал, как называется коньяк, поэтому решил, что это тот самый папин ром, которым гордилась вся семья. Лишь позже он узнал, что мать всем сердцем ненавидела ром.
— Мама? — осторожно позвал ее мальчик.
Женщина неохотно повернула голову, и ее губы скривились.
— Ты так на него похож, — несвязно произнесла женщина. — Те же черные глаза, те же кудрявые волосы… И предашь ты меня точно также.
Эван хотел ей возразить, сказать, что никогда и ни за что ее не предаст, не оставит, хоть и не знал точное значение слова «предательство», но был уверен, что это определенно плохое слово. Но Беатрис не захотела его слушать. Она отвернулась и осушила стопку.
— Убирайся. Не могу тебя видеть.
И он убежал. Бежал так быстро, как только мог, а сердце то и дело рвалось из груди. Он спрятался в комнате: закрыл дверь и прислонился к ней спиной, все еще ощущая жгучую боль в груди то ли от быстрого бега, то ли от обиды и непонимания.
А весь предстоящий вечер он слушал, как мать и отец орут друг на друга, поливают грязью и всевозможными проклятиями. Послышался звук пощечины, а после звенящей тишины Эван услышал шипенье матери, полное презрения:
— Будь ты проклят! Будь проклят! Надеюсь, ты сдохнешь.
С того самого дня Эван Розье не любил свой день рождения, а веселая и кокетливая Беатрис перестала улыбаться, и Эван забыл звук ее смеха. Они с отцом постоянно ругались, и в один из дней мать со всеми вещами переехала в другое крыло особняка. Одна.
Мальчик хотел ей помочь, показать свою любовь, но с каждым разом замечал, как глядя на него у нее менялся взгляд. Он не понимал, что это значит, но видел, как она все больше отстранялась, полностью отказываясь от любви, которую ей мог дать сын.
Лишь в редкие моменты отец находил на него время и постоянно учил, что мужчина не должен проявлять эмоции. Эмоции — это слабость.
А Эван очень не хотел быть слабым.
Чтобы хоть как-то замедлить проклятие Сиерра варила зелье на основе безоара, но принимать его было необходимо каждые семь дней. Эван молча доставал ей безоар и любые другие необходимые ингредиенты. Он привел к ней лучшего целителя, которого только смог отыскать, но тот лишь развел руками. Розье раздраженно высказал ему все, что думает о его компетенции, а затем стер память, чтобы тот ничего не разболтал.
Сутками напролет Сиерра и Эван вместе корпели над пыльными старыми фолиантами о темной магии, проклятиях и артефактах, которые юноше удавалось отыскать, но все было тщетно. Когда ко всем прочим недугам прибавились еще и судороги, Сиерра окончательно потеряла надежду. Но в каждый из этих приступов Эван был рядом. Если сначала он совершенно растерялся, то спустя несколько таких уже знал, что нужно делать, чтобы ей стало лучше.
В один из поздних вечеров Сиерра снова почувствовала, как судорога болезненно сводит все мышцы, и ее тело пробила дрожь. Та усиливалась, превращаясь в конвульсии, тогда Розье как обычно крепко сжал ее в объятиях и держал, пока все не закончилось. Он сидел на коленях на полу и держал девушку так крепко, как только мог, поглаживая ее волосы и что-то бессвязно бормоча.
Агония конвульсий сошла на нет, и о ней напоминала лишь мелкая дрожь и мокрая от холодного пота кожа. Найдя в себе силы, Сиерра села и небрежно смахнула волосы назад.
— Это безнадежно, Розье. Я умираю, и лучшее, что ты можешь сделать, это убить меня быстро.
Юноша сжал губы и помотал головой.
— Не планировал никого убивать, и ради тебя исключения делать не собираюсь. — И уже тише добавил: — Я найду выход.
— Просто признай, что его нет, и покончим с этим! — взорвалась Сиерра и так резко поднялась на ноги, что едва не упала обратно. — Я устала.
— Вот так легко сдаешься? — Розье усмехнулся и последовал ее примеру. — Не ожидал.
— А мне плевать, чего ты там ожидал!
Сиерра резко повела плечом и затрясла головой, удивляясь неконтролируемой вспышке гнева.
— Тогда пообещай мне, что, если я выживу, но на моем месте появится она, убей меня.
Розье хотел бурно возразить, но Сиерра прервала поток его речи.
— Это будет необратимо, а я не хочу никому навредить.
— Почему ты просишь об этом меня? — вкрадчиво поинтересовался Эван. — Если я слизеринец и ношу фамилию пожирателя смерти, это вовсе не означает, что убийства у меня в крови!
Сиерра закатила глаза.
— Дело не в этом! Кто это сможет сделать, если не ты? Папа? Купер? А может близнецы Уизли или Гарри?
Розье потер уставшие глаза и издал раздосадованный смешок.
— Ты считаешь, что мне плевать на тебя, — догадался он. — Или нет… Это тебе плевать на меня!
Волна гнева постепенно нарастала и достигла своего апогея. Розье подошел к девушке вплотную и угрожающе навис над ней, будто пытался подавить ее волю.