— Волшебный латте? — рассмеялась я. — С ванилью, как обычно?
— Мой любимый.
— Мама на кухне, если хочешь, можешь пойди с ней поздороваться.
— Отлично. Я давно её не видела, будет приятно поболтать.
— Я принесу кофе через минуту.
Она кивнула, бросив взгляд на Вэнса, но не представилась. Просто прошла через кафе и скрылась на кухне.
Вэнс встал, стул скрипнул по полу.
— Я пойду в номер. Приму душ.
— Хорошо.
Я никогда не спрашивала, придет ли он ко мне домой позже. Он приходил каждый вечер, но я не хотела показаться навязчивой. Не хотела слышать от него слово «нет».
Мы не были парой. Не строили планов. Не встречались. Так было лучше, верно?
Я уже повернулась к стойке, собираясь уйти, но остановилась. Почему бы нам не построить планы?
— Хочешь поужинать на ранчо в пятницу? — выпалила я.
Прозвучало так, словно произнесла это моя мама, что я чуть не застонала.
Она заразила меня этой идеей, и теперь я повторила её вслух. Твою мать.
— Я не давлю, — сказала я, чувствуя, как щеки краснели. — Мама планирует семейный ужин на ранчо в пятницу и упомянула об этом. Если тебе надоело каждый вечер есть в ресторанах и хочется домашней еды...
Я официально ненавидела выражение «домашняя еда». И, как и моя мать, теперь я оскорбляла свой собственный бизнес. Молодец, Лайла.
— Прости, это странно, — замахала я руками. — Забудь. Моё семейство очень шумное, просто хотела предложить на всякий случай….
— Блу.
О Боже. Сейчас последует вежливый отказ. И, вероятно, сегодня вечером я его тоже не увижу.
Я не могла встретиться с ним взглядом. Не хотела знать, какого цвета становились его глаза, когда они были полны жалости. Поэтому вместо этого уставилась в пол.
— Да?
— Во сколько ужин в пятницу?
14. ВЭНС
Семья Иден была шумной.
И дело было не только в громкости — хотя за ужином их смех мог заглушить всё вокруг. Они были громкими в своих улыбках, объятиях, в своей любви.
Я уже давно не бывал на семейных ужинах Саттеров. Может, память меня подводит, но единственный раз, когда моя семья была громкой, — это тот самый последний ужин, когда всё пошло наперекосяк. И это был не тот хороший шум, который царил у Иденов.
Идены были «хорошим» шумом.
Энн и Харрисон сидели по разные стороны обеденного стола. Между ними расположились их дети и внуки.
Сам стол — гладкий, из чёрного орехового дерева, с подходящими стульями — был новым. На нём не было ни вмятин, ни царапин, характерных для мебели, которая повидала много семейных сборов. Он был чуть великоват для комнаты, но, видимо, его покупали с расчётом на такое количество людей.
Большая семья нуждалась в большом столе. Даже если за ним было тесно, Энн и Харрисон явно хотели, чтобы у каждого здесь было своё место. Даже для самых маленьких с их высокими детскими стульчиками.
Неудивительно, что родители Лайлы оказались хорошими людьми. Энн встретила меня с объятиями, Харрисон — крепким рукопожатием. А потом появились её братья и сёстры — любопытные, но не навязчивые.
Они задавали вопросы, но не лезли в мою личную жизнь. Они узнали, что я предпочитаю виски пиву, люблю стейки средней прожарки и что мой любимый цвет — голубой.
Цвет глаз Лайлы.
Хотя, когда Элоиза спросила меня об этом, я не уточнил.
— Синий был бы хорошим выбором, — сказал Нокс.
— Но я не хотела синий, — Энн гордо подняла подбородок. — Я хотела жёлтый.
— Но это не жёлтый, мам, — возразил он.
— Конечно, жёлтый, — Энн недавно покрасила гостевой туалет в коридоре. Сегодня все впервые увидели результат. — Этот цвет называется «горчичный». А горчица жёлтая.
— Больше похоже на цвет детской неожиданности, — бросил Гриффин.
— Грифф, — возмутилась Уинн.
— Что? Это правда.
— Это не цвет детской неожиданности, — Энн фыркнула и поправила Эмму, дочь Гриффа и Уинн, у себя на коленях. — Меняй подгузник своей дочери время от времени, и почувствуешь разницу.
Гриффин только рассмеялся и покачал головой, скорчив гримасу своему двухлетнему сыну Хадсону, который устраивал жуткий беспорядок в своем детском кресле с помощью пластилина.
Некоторые отцы избегали смены подгузников, но мне казалось, что ни один из мужчин за этим столом не уклонялся от этой задачи.
— Всё-таки он немного похож на цвет детских какашек, мам, — вставила Талия, положив руку на свой беременный живот.