Поэтому Кроули давно ни за что ни перед кем не стыдно.
Потому что на деле — всем похуй.
А всё оставалось на своих местах, если не считать того, что факт существования Гавриила выводит Кроули из себя. В хорошем и плохом смысле.
Он видел его редко, слышал ещё реже, но когда видел — непонятное чувство притяжения и раздражение разрывали его изнутри.
Не хотелось ни видеть, ни слышать, и, вместе с тем, хотелось…
всё сразу.
Гавриил — оболочка из-под человека.
Он равнодушен ко всему и его пушка кажется брелком на телефоне. Настолько это уже слито с его образом и не производит нужного эффекта.
Гавриил вечно таскается. То по барам, то по блядям, то по каким-то сомнительным мужикам и приходит весь в крови. Кроули замечает это редко и краем глаза, но его уже тогда начинает подташнивать от запаха крови.
Гавриил не обращается на Кроули вообще никакого внимания. Казалось, не замечает на полном серьезе. И это было разумно.
Кроули ещё реже видит, как тот смеётся, шутит какие-то довольно низменные шутки и улыбается. Это он видит редко, мало, но как же это… невероятно.
В Гаврииле харизмы больше, чем во всех, кого знал Кроули. Это его и поражает. Это его и подкашивает каждый раз, когда он его замечает.
Гавриил — настолько же многогранный, насколько и пустой.
Это всё звучит как всратый оксюморон, но это абсолютно точно описывает Гавриила, как существо. Не как человека — он не человек.
Он — остатки от человека.
Но когда он начинает говорить…
прощаешь ему все грехи.
Кроули вваливается пьяный в хламину. И первым делом натыкается на добермана. Его лай дробит голову на сотню кусков, и Кроули жмурится. Вторым делом, он напарывается на Гавриила. В буквальном смысле. Как на заточку.
Смотрит в его, внезапно, трезвые глаза, и ощущает, как в живот входит нож. Больно-больно. Тяжело-тяжело.
Трезвый Гавриил — нелегальное оружие.
Запретите это.
В нём слишком много бесчеловечного, жестокого, тяжелого. Он труден для восприятия и переваривания его как личности.
Смотреть в совершенно трезвые глаза убийцы сотен — это как ковыряться в себе той самой заточкой.
Эти глаза-стекляшки отражают в себе беды всего мира.
— Нихуево ты так объебался.
Гавриил привычно дергает за подбородок. А потом оценивает нестоящее положение Кроули, и другой хватает за плечо. Но как-то… не по-Гаврииловскому. Как-то без привычной резкости, тяжелого увесистого движения. Как-то этот жест выходит у него аккуратным, заботливым…
И Кроули от этого не по себе.
— Не блевани на меня, — продолжает Гавриил.
А Кроули шатает так, что даже образ Гавриила периодически плывет и меняет своё местоположение.
— Хуй-то со мной, а вот ты, — Кроули пытается стоять прямо, но его трясет, как проститутку перед своим первым клиентом, и он цепляется за край чужого пиджака с такой хваткой, что он натягивается на Гаврииле. — Ты какого хуя не пьяный?
Кроули ещё, вообще-то, хочет спросить, не сходит ли он с ума, будучи трезвым.
Потому жить жизнь Гавриил без какой-нибудь хреновый анестезии типа виски кажется мазохизмом. Потому что ни его жизнь, ни его самого, нельзя было воспринимать на сухую. Это как жрать стекло.
Это только с экранов кажется, что все эти гангстеры такие крутые дяди в своих крутых пиджаках.
В суровой реальности они вечно бухие или въебанные. Или мертвые. Потому что по-другому жить их жизнь не вышло бы. Когда моральное и физическое насилие является постоянным атрибутом твоей жизни, то ты не к нему привыкаешь. Ты бухать привыкаешь.
Кроули понял это ещё на примере своего отца, но на Гаврииле убедился.
— Потому что один я не бухаю, Кроули, — он продолжает аккуратно придерживать его за плечо, даже когда убирает свою руку с подбородка. Кожу Кроули жжет его тепло даже сквозь одежду.
Дыхание у Гавриил мятно-(внезапно)конфетное.
Не отдает ни коньком, ни виски, ни даже кровью. Сейчас он даже похож на человека. Отдаленно, конечно, но это лучше, чем ничего.
— И тебе, Кроули, я не рекомендую столько бухать. Печень тебе никто пересаживать не будет. Столько денег у тебя нет.
— О, — Кроули глубокомысленно кивает. — Неужели даже ты мне не дашь?
— За такие суммы надо как минимум ебаться во всех позах и во всех вариациях. А сыновей не трахают.
— И мужиков.
— Мужиков трахают. А вот инцест не по мне.
Гавриил усмехается, убирает руку и хочет уйти.
Но Кроули продолжает держать за край пиджака с такой силой, что скоро он либо порвется, либо соскользнет с его плеч.
Гавриил смотрит краем глаза на это и вздергивает брови.
— И что ты, — он делает кривой шаг вперед. Ноги подкашиваются. — Оставишь меня умирать с убитой печенью? Что, вот так? Великодушие кончилось?
— Я тебе что, блять, на Иисуса похож? Я уебок, Кроули, а не Иисус. Ну, или Иисус-уебок, можно так.
Кроули моргает.
Хороший Иисус — уебок Иисус.
Добрый Иисус — алкоголик Иисус.
Забавно.
— Если ты до сих пор пытаешься узнать, нахуя в это сделал, то хватит. Я сам не знаю, нахуя, но ты прикольный и мне немного тебя жалко, так что просто не бухай.
Кроули слушает, как он говорит. Следит за его мимикой, тембром голоса и интонацией.
Следит и не особо понимает, как это работает, и работает ли эта хуйня вообще.
Гавриил — не человек, но харизмы в нём столько, что им…
любуешься.
Ноги не держат. Кроули шатает вправо, и Гавриил снова хватает его за плечо, не давая упасть. И смотрит.
Смотрит, как на ничего не понимающего мальчишку. Смотрит, как на своё единственное дитя, которое впервые пришло домой бухое. Ругаться не станешь, но выглядит убого и даже совсем немного мило.
Снисходительный взгляд Гавриила кажется чем-то великим.
— Иди спать, ты на ногах не стоишь.
Кроули хочет что-то ответить, но пока он думает, его хватают под руку, затаскивают в комнату и захлопывают дверь.
Что ответить Кроули так и не придумал. Но его кожа пахнет чужими духами, он утыкается лбом в холодную дверь, выдыхает, и…
ничего не понимает.
На утро снова трезвый Гавриил (в этом явно была какая-то садистская эстетика) встречает его этим своим неопределенным взглядом, и Кроули это бодрит лучше любого энергетика.
Кроули хочет пройти мимо него, но Гавриил говорит:
— Вау, впервые вижу тебя с нормальным цветом кожи.
— Потому что ты ещё не успел довести меня до нервного истощения.
— Ты преувеличиваешь.
Гавриил внезапно как-то по-доброму усмехается (Кроули ставил на то, что он так не умеет вовсе) и делает шаг вперед. Кроули хватает его за край пиджака (уже нового) и не особо понимает свои действия.