Опираясь на посох, Арти шёл к главной площади, и войско расступалось перед ним, приветствуя многоголосым криком.
Очень скоро из-за крыш домов показался сияющий купол и шпиль Башни совета. Главная площадь была залита бесконечными толпами солдат, десятки флагов, больших и малых, реяли в воздухе. В центре площади, на деревянном помосте, наскоро сколоченном и крытом сукном, стояли командиры.
Барвис, облаченный в длинный белоснежный плащ, восседал на крупном вороном скакуне. Слева от него, на пятнистой серой лошади, чуть откинувшись в седле, сидел Мистра. Родерик и Золтан на своих конях гарцевали рядом. Штерн сидел в седле, скрестив руки. Взгляд его был туманен.
Чуть в стороне от всех, держа лошадь под уздцы, стоял Раджмин, и жизнерадостный толстяк Киба о чем-то спорил с ним, свесившись с седла рыжего тяжеловоза.
— Здравствуй, родной. Только тебя и ждём, — Вельдис на маленьком мохнатом пони преградил Арти дорогу. Тот обезоруживающе улыбнулся в ответ.
— Мне пришлось задержаться.
— Понимаю. Дела семейные, что ж… — старик махнул костлявой рукой, — выступаем, Артлин, пойдем, родной…
Барвис подал знак.
Завыли трубы — от низких, гудящих звуков до хрустальных нот. Издалека, прокатываясь на площадью волнами, глухо затрещала барабанная дробь. Кто-то подвел Арти коня, и он, не глядя, вскочил в седло.
Перекликаясь, зашумели отряды. Знаменосцы начали протискиваться сквозь толпу. Шумя и мешаясь друг другу, солдаты стали строиться в походный порядок.
Грохот барабанов слился в равномерный стук. Все трубы замолкли, и лишь одна продолжала петь — громко и пронзительно, и голос её бился, тонул под облаками, проваливался всё дальше и дальше, куда-то под свод голубых небес. И когда он замолк насовсем, последнюю растаявшую ноту подхватили флейты знаменосцев, и войско, лязгнув металлом, сдвинулось в едином шаге.
Командиры тронули коней. Арти обернулся назад, взглянул в переплетенье городских улиц, залитое лучами восходящего солнца. Где-то там, среди тихих переулков и древних тисовых рощ был дом Шерин, и теперь он медленно уплывал от него. Уходил всё дальше и дальше.
Непослушной, замерзшей рукой молодой маг накинул на голову капюшон плаща, и пришпорил коня, вливаясь в медленно текущий поток сверкающей стали.
***
В те страшные дни в землях Белой Империи заговорили о новом полководце. О том, кто ещё совсем недавно был безвестен, а ныне вёл в бой объединенную армию трёх земель.
Говорили, что он никогда не ошибается, что он чувствует все засады и предугадывает каждый шаг своего противника, оставаясь невидимым для него. Отряды его летучей, неуловимой конницы появлялись тихо и внезапно, а его пехота проходила там, где, казалось, прежде не могла пройти ни одна живая душа. Волны моря послушно расступались и сникали, вынося к берегу его корабли. Он был невидим, неосязаем и непобедим, и лишь цепочка освобожденных городов отмечала его путь.
Кто-то говорил, что этот таинственный командир — умудренный годами старец в сверкающей мантии. Кто-то видел его рослым воином с развевающимися чёрными волосами и огромной секирой в руках… Были и те, кто утверждал, что он невысок ростом и очень молод, но взгляд его не по годам пронзителен и мудр.
Но почти никто не видел его на самом деле. Этот смутный, завораживающий образ представал тёмной и загадочной фигурой. Его тень витала над внезапно появляющимися у стен городов отрядами конницы, а его имя звучало как знак неотвратимой судьбы. Как знак победы одной силы и поражения другой.
У него были соратники, и о них тоже говорили, но его имя звучало первым среди равных. Оно стало настоящей легендой. Под багровыми знамёнами тысячи губ шептали его с суеверным страхом, и тысячи людей, от Моря Колец до бесплодных равнин востока с надеждой повторяли его. Повторяли как молитву.
И имя это было Артлин.
Но не только оно витало над обожженными землями Белой Империи. Было и другое имя. Его тоже знали все, и все боялись, и лишь немногие, сжав зубы, отваживались произносить его. Накрыв восток своими чёрными крыльями, оно висело над ним, как мор, как чума, и там, где слышался его отзвук, пылали пожары, и дым от сожжённых полей и деревень покрывал разграбленные и брошенные города.
Его обладатель был безумно тщеславен. Он жаждал, чтобы его называли великим, сильнейшим, самым твердым властителем в истории мира. Он хотел, чтобы века отпечатали его профиль на страницах летописей, и чтобы потом, даже спустя тысячелетия, люди помнили о нём.