Внезапно, подобно солнцу среди ночи, глаза мои ослепил свет, вырвавшийся из-за очередного поворота. Я медленно и тихо, дюйм за дюймом стал двигаться к его источнику, пока не услышал потрескивание поленьев и неясное бормотание: кто-то жег костер. Подойдя поближе и заглянув в боковой проем, низкий, но сухой, поскольку пол в нем на два фута возвышался над канализационными стоками, по которым я бродил всё это время. В углу, рядом с костром, примостились двое: бородатый мужчина и маленький ребенок, свернувшийся клубком у его коленей. Я негромко кашлянул, надеясь привлечь внимание, и медленно вышел из своего укрытия. Но моё появление, по всей видимости, осталось для этих двоих незамеченным, поскольку белые слепые глаза сидящего у костра всё так же немигающе смотрели перед собой, и даже на звук моих шагов он не стал поворачивать головы, то ли не слыша, то ли не желая обращать внимания.
- Не бойтесь, я не доставлю неприятностей, - как можно более миролюбиво обратился я к этой странной парочке.
- И тебе не хворать, путник, - с каким-то странным акцентом ответил слепой, - присаживайся, твои преследователи еще нескоро заберутся сюда, если вообще смогут пройти этой дорогой.
Я остолбенел, уставившись в слезящиеся бельма глаз слепца, будто пытаясь понять, не послышалось ли мне. Но тот, едва заметно скривив губы в тонкой улыбке, казалось, наслаждался моей реакцией, подобно фокуснику, ловко одурачившему ребенка исчезновением монетки.
- Эти туннели, если уметь слушать, многое могут сказать о том, что в них происходит, - все с той же добродушной улыбкой, пояснил слепец, - особенно если ты слеп как крот. Садись, кто бы ты ни был, погрейся и передохни.
- Я ранен, и мне поскорее нужно выбраться отсюда. Не подскажешь ли ты, где тут выход на поверхность?
- Прокопий.
- Что?
- Меня Прокопием Слепым кличут. А это - дочурка моя, Анна, - он погладил копошащийся сверток у своих ног, больше похожий на груду тряпья.
Комок у ног слепца зашевелился и, будто услышав свое имя, из него показалось маленькое грязное и худое лицо девочки с ясными голубыми глазами. Окинув меня быстрым взглядом, она тут же снова зарылась в свои лохмотья, потеряв всяческий интерес.
- Я... Марк, - неловко представился я, - так как, говоришь, мне отсюда выбраться?
- А я еще и не говорил, как. Отсюда выход тебе один - на погост, так что ты присядь, обожди немного.
- Что ты такое несешь? - с трудом подавив злость, я всё-таки доковылял до костра, однако садиться не спешил.
- Ты не серчай на меня, добрый человек. Однако супротив правды не попрешь, на нее обижаться не стоит. Те, кто преследуют тебя, давно уже все входы-выходы держат.
- Тебе известно, кто они?
- Людя, знамо дело. Не гоблины и не орки какие. Только они родимые друг другу глотки резать горазды.
- Это мне и так известно, - с сожалением ответил я, всё-таки прельстившись теплом, исходящим от костра. Невыносимо захотелось пить, и, будто почувствовав это, Прокопий вынул из-за пазухи плоскую и грязную флягу, протянув ее мне.
- А как вы здесь оказались и что вообще забыли в этом унылом подземелье? - отпив немного теплой, но всё-таки чистой воды, поинтересовался я.
- А подальше от этих людей и забрались, ей-богу. Не в почете нынче проповедник антартесовой воли стал, измельчал народец, да новых богов себе наплодил. Даже ему нынче молятся по-всякому, каждый на свой лад, да никому он не отвечает. Вот и бесятся от одиночества да глотки друг другу грызут.
- Так ты бродячий проповедник. Отчего же Церковь Морхейма не устроила тебя?
- Э, нет, братец, я с той братией никогда делов не имел. За то и били меня и травили аки собаку бешеную, да всё равно я от веры своей не отступился и отступаться не собираюсь. Как завещал Бог жить, так и живу, что в первую империю, что в двенадцатую.
Я смутно себе представлял, сколько раз за прошедшие века переписывалась Книга Антартеса, имевшая в основе своей старинную рукопись на нечитаемом ныне языке. Годы шли, менялись люди, менялась и их культура, язык, мировоззрение. Естественно, Книга изменялась вместе с человеком. Но о какой же вере говорил Прокопий? Странный этот человек навевал на меня странные ощущения, и весь облик его казался обликом святого отшельника, коротающего свои дни глубоко под землей подальше от сует мира сего.