Килмар же, осознав весь ужас сотворенного им непотребства, став в шесть раз сильнее себя прежнего, отправился на вечное изгнание вглубь самого большого леса, именуемого ныне лесом Килмара, решив посвятить отпущенные ему годы единению с силами природы, по слухам, навсегда приняв форму Килмардара и почти утратив свой человеческий разум. С тех пор тот лес стал объектом поклонения для многих людей: некоторым удавалось найти великого медведя и испросить его мудрости. Если Килмар считал тебя достойным своего благословения и мудрости, он одаривал просящего силой и долголетием, если видел он перед собой плохого человека, то немедленно пожирал его, как пожирал он своих собратьев-шаманов. И горе тому, кто войдет в лес с нечистыми помыслами.
- Старейшины до сих пор оберегают лес от чужаков, и почти никого не пускают в священную чащу, однако никто среди множества кланов уже никто не верит в эти сказки, - прервал рассказ Шеффе, - сам не раз охотился там, и никаких Килмардаров не видел. Обычные медведи - пожалуйста, сколько угодно. В общем, ничего необычного за всю свою жизнь там не заметил.
- Так вот, с тех пор, как Ауреваль лишился своих шаманов-покровителей, всё в нашем краю начало увядать. Солнце, в отвращении от сотворенного Килмаром убийства, отпрянуло от нашего благодатного края, и наступили холода, земля покрылась снегом, погубившим многие растения, а за ними и животных, ими питавшимися. Больше половины людей долины умерли в те годы от холода, голода и болезней. Время Первой Зимы - так именуются первые годы после смерти шаманов и изгнания Килмара.
- Хорошее объяснение для изменения климата, - сказал я после того, как Тукка окончательно замолк и принялся насаживать на вертел жирные куски оленины.
- Как по мне, слишком уж просто и безвкусно, - презрительно фыркнул Валентайн, - суть сказок и мифов в том, чтобы научить людей чему-то, позволить вынести из рассказа какую-нибудь мораль или поучение. Здесь же - просто упившийся властью медведь, вначале сожравший своих соплеменников, и внезапно осознавший, что поступил плохо. Мораль больше подходит для собаки, утащившей кость с хозяйского стола.
- А это и не сказка, - спокойно ответил Шеффе, - легенды - лишь частично выдумка, в отличие от каких-нибудь рыцарских подвигов. Через пару дней я покажу вам истоки этой истории, и тогда, сэр, вы не будете столь скептичны.
Лицо Валентайна вытянулось в непонимании, а затем побагровело от гнева, вызвав взрыв смеха со стороны кеметов. Еще немного, и рыцарь схватится за меч, а затем попытается зарубить обидчика.
- Спокойнее, сэр Валентайн, Шеффе скорее всего имел в виду классические рыцарские баллады о войне с драконами, и вовсе не хотел задеть вашу честь.
Над тем, откуда неграмотный охотник-кемет мог знать эпос королевств Мельката, Валентайн, по всей видимости, не задумался. Или же просто решил проигнорировать дерзкие слова язычника, недостойного даже быть зарубленным честным мечом. Презрительно ощерившись, рыцарь сел обратно и всем своим видом показал свои намерения больше не общаться с грязными дикарями. Остальные рыцари, встревоженно наблюдавшие за этой словесной перепалкой, сверлили кеметов злыми взглядами, но рыжих охотников это нисколько не волновало и те продолжали о чем-то весело переговариваться на своём языке, время от времени кивками указывая на рыцарей и задорно смеясь.
За все время нашего недолгого путешествия подобные стычки случались не один раз. Острые на язык кеметы постоянно подначивали чопорных и гордых рыцарей, а те в ответ неизменно лишь хватались за оружие, и только моими силами удавалось избегать кровопролития. За безобидными их шутками никогда не скрывалось ни злости, ни намерения обидеть, однако выходцы из Мельката, казалось, вообще не знали такого понятия как юмор, полностью сосредоточившись на своей чести и достоинстве. Я неизменно пребывал на стороне охотников, но постоянные ссоры вскоре утомили меня, к тому же, плохо сказывались на общей морали отряда, и потому я попросил кеметов заниматься лишь тем, для чего я их нанял, оставив гордых воинов запада в покое. Это помогло. Теперь кеметы сидели с одной стороны костра, а рыцари - с другой, вечерние разговоры разделились на два разных языка, и обе стороны конфликта стали демонстративно игнорировать друг друга. Спокойно я мог общаться лишь с Альвином, из веселого балагура превратившегося в угрюмого затворника. Он перестал пить, но легче от этого не стало: с каждым днем друг мой погружался в какие-то одному ему ведомые пучины, закрываясь от всего мира, и все мои попытки расшевелить его гаснущее сознание, наталкивались на стену холода и непонимания.