"Чудаки!" — думал Бахчанов, спускаясь по лестнице. Толстяк, запыхавшись, догнал его на нижней ступеньке:
— Голубчик вы мой! Простите меня, бога ради, старика. Ведь из-за этой вспышки я забыл даже вас отблагодарить. Я не могу вас так отпустить. Одно пальто ваше… Боже мой, в таком виде вас полиция сразу сочтет бог знает за кого…
Усмехаясь, Бахчанов заявил, что он свои услуги не оценивал и считает, что выполнил элементарный гражданский долг. Но толстяк не отпускал его:
— Вы правы. Но мне бы хотелось хоть сколько-нибудь… Чем богат, тем и рад… Понимаете…
К толстяку подоспела его супруга:
— Как это можно отказываться от знаков нашего внимания? Ведь это может обидеть и мою Ниночку!
Она раскрыла ридикюль. Видя, что дело идет о денежном вознаграждении, Бахчанов молча повернулся к выходу. Но тут к старикам присоединилась Нина, и, уступая их тройному нажиму, он сказал, что был бы много благодарен им, если бы они помогли чем-нибудь одному больному, безногому человеку. Отец Ниночки тотчас же записал адрес Водометова и обещал сделать все, что может.
Они распростились друзьями. Нина проводила Бахчанова до ворот и по дороге сказала ему, что хотела бы установить товарищеский контакт между студентами и его товарищами. Бахчанов обрадовался этому предложению, и они условились встретиться там же, где и познакомились, — у колоннады Казанского собора.
В бараке в тот вечер только и было разговоров, что о демонстрации. Никто из участвовавших в ней не раскаивался в том, что ходил "под казачьи нагайки".
Все, даже побитые, грозили еще не раз встретиться с царскими слугами и рассчитаться за мартовские избиения. Эта готовность к борьбе, несмотря на первую неудачу, окрылила Бахчанова.
Когда через несколько дней его встретили два видных "экономиста" из комитета и, раскланявшись, съязвили: "Ну что, бланкист, сверг самодержавие?" — Бахчанов с достоинством ответил, что в сознании демонстрантов оно уже свергнуто.
По-видимому, кто-то донес фабричному начальству, а оно — "куда следует". Бахчанова вызывал в контору околоточный надзиратель и настойчиво расспрашивал: не был ли он на демонстрации у Казанского собора и где расшиб себе лоб?
Бахчанов отрицал свое участие в демонстрации, а лоб-де расшиб "по пьяной лавочке". Околоточный надзиратель слушал с недоверчивым видом и обещал "еще поговорить".
Из предосторожности Бахчанов немедленно оставил красильную, перебрался на Петербургскую сторону и поступил здесь на телефонный завод Гейслера чернорабочим.
Теперь явилась необходимость повидаться с Промысловым.
Жил он где-то в трущобах Крапивного переулка и по-прежнему оставался верен своим спартанским привычкам.
Постелью ему служил плоский соломенный тюфяк, постланный прямо на полу, столом — подоконник. Пища была невзыскательная: черный хлеб, квашеная капуста, горсть колбасных обрезков.
Промыслов был связан с рабочей массой заводов Розенкранца, Айваза и Лесснера. Он был доволен мартовской демонстрацией, хотя и считал ее пройденным этапом.
— Наши студиозы достаточно свободолюбивы, чтобы дать достойный отпор нынешнему Скалозубу. Нынче не так-то легко "фельдфебеля в Вольтеры дать". Во всяком случае, студенческая братия теперь на собственной спине убедилась в том, как неотделима борьба за чисто академическую свободу от политической борьбы за свободу всего народа…
Когда Бахчанов пожаловался на засилье "экономистов" и их восхищение модным "обновителем" теории марксизма Бернштейном, Промыслов презрительно скривил губы.
— Скажи им, что они либо дураки, либо прохвосты. Настоящий и порядочный революционер не станет восхищаться таким, с позволения сказать, теоретиком, который ни на шаг не продвинул вперед марксистскую науку, а лишь попытался приспособить ее к интересам власть имущих. Проповедь Бернштейна — это гнилая теория жизни самовлюбленного Ужа из "Песни о Соколе". Да, да, воистину: "рожденный ползать летать не может". И не случайно Ганноверский съезд германской социал-демократии высказался против ревизионистских штучек Бернштейна!
Промыслов считал, что сейчас очень важно, вопреки "экономистам", достойно встретить пролетарский праздник Первое мая.
— И мы это сделаем! — уверял он, расхаживая по комнате. — Мы организуем колонны рабочих и двинемся со всех сторон на Невский проспект.
Бахчанову он настоятельно советовал не оставлять старые углы и заставы и в особенности Обуховский завод:
— Обуховцы теперь уже не те, какими мы знали их раньше. За эти годы народ там сильно вырос. У них в каждом цехе есть искровский кружок.