Но после обеда санитар кинул Водометову узел с его отрепьями.
— Облачайся, папаша. Халат и белье верни, а паспорт твой в канцелярии.
Водометов даже всплакнул. Значит, правда. Значит, ночевать на улице. Он приковылял в канцелярию и стал просить о ночлеге. Но там и слушать не хотели:
— Не можем здоровых держать, не можем. На твою койку положен новый больной.
Отдал Фома Исаич заплатанное больничное белье и, натянув на себя рванье, вышел на улицу.
Вот она какая жизнь! Но не привыкать. Однако куда же сейчас идти? Знай, где сейчас друг Алексей, пошел бы к нему хоть душу отвести. Но неведомо, в каком месте мается он. А к другим идти — только глаза намозолишь. Да и кто жалует вниманием человека, с которого нечего взять? Можно было бы пойти к тому доброму человеку, кто обещал заказать искусственную ногу. Но ведь он сам предложил приехать к нему не раньше чем через недельку.
"Ладно, — добродушно ворчал Фома Исаич, — перебуду как-нибудь. Поищу ночлега у Еремы. А насчет еды — стерплю".
Была у него еще мыслишка заглянуть в старинную церковь, в просторечии называвшуюся "Кулич и пасха" (ее здание по форме напоминало кулич, а отдельная колоколенка — пасху). Звонарь этой церквушки был знаком Водометову и на крайний случай мог бы оказать ему какую-нибудь помощь…
Фома Исаич свернул на знакомый тракт и увидел целую сотню казаков. Дворник, заметая уличный сор, предупредил:
— Лучше вертайся, борода. Все одно не пустят.
— Да почему же?
— Обуховцы бунтують. У шлагбаума булыжниками обороняются супротив полиции.
— Вишь ты! — оживился Фома Исаич и еще быстрей зашагал вперед.
У жилых домиков Карточной фабрики его и в самом деле задержали.
— Эй, культяпа! — окликнул его городовой. — Куда прешь?
— В церковь, служивый, в церковь. Свечу о здравии поставить хочу.
— Ставь, — равнодушно бросил городовой, полагая, что имеет дело с нищим, околачивающимся на папертях.
Но Фома Исаич не прошел и двадцати шагов, как был остановлен разъездом конной полиции. Один из полицейских, крепкий малый с сытым красным лицом, подлетел к Водометову и замахнулся нагайкой.
— Ты кто? Забастовщик?
— По соломе жита не узнают, — проворчал Фома Исаич.
— А ты отвечай как следует, безногий бродяга! — крикнул полицейский и "огрел" Водометова. К счастью, удар пришелся не по спине, а по мешку с убогими пожитками бездомного.
— Отвечай: как зовут, где живешь?
— Зовут Фомой, а живу сам собой.
— Смотри, как разговаривает, дьявол! — удивился один полицейский. — А ну-ка, Вавила, разогрей ему спину.
Но выполнить свое намерение им не удалось. Появился околоточный и стал куда-то торопить весь разъезд.
Фома Исаич воспользовался заминкой и юркнул в соседние ворота. А там толпа прохожих. И все возбужденно толкуют о событии на Обуховском заводе. Толки шли о том, как юлил перед рабочими, пытаясь их "образумить", начальник завода генерал Власьев.
Обмануть стачечников Власьеву не удалось. Они остановили машины и вышли на улицу. Попытка городовых загнать стачечников обратно на завод провалилась. Сами "стражи порядка" обратились в бегство.
Тогда помощник Власьева, подполковник Иванов, вызвал отряд конной полиции и вооруженных матросов. Но к обуховцам пробились рабочие завода Берда и работницы Карточной фабрики. С минуты на минуту ждали подмоги и со стороны семянниковцев.
"Эге, — с беспокойством подумал Фома Исаич, — да тут заваривается крутая каша!"
Хотел он снова выйти на проспект, как вдруг услышал позади себя оклик:
— Исаич!
Оглянулся Водометов: сам Ерема. Рослый, крепкий, бородатый, с черными глазами. Сущий цыган. Такому бы силачу молотом в кузнице ворочать, а он, спасаясь от безработицы, кладбище охранял. Но теперь Ерема и этого лишился.
— Убрали меня, Исаич, — пожаловался он, — все оттого, што сходку проморгал на кладбище…
— Экое наказание! — затосковал Фома Исаич. — А я ведь к тебе тащился.
— Значит, зря…
— А куда же ты идешь?
— Думал на казенный завод податься, а тут, эва, какая катавасия.
— Не катавасия, а люди за правду пошли…
— Какой прок?
— А такой: победи они — всем полегчает.
— Дождешься, — ухмыльнулся Ерема.
— Не ждать, а помогать людям надо.
— Плетью обуха не перешибешь, Исаич. У них сила.
— Неверно толкуешь, Еремушка. Ей-бо, неверно. Как-то по-деревенски. Знай лучше другое: в согласном стаде и волк не страшен.