Теперь его появление как раз и было одним из таких молниеносных залетов на родную сторонку.
Знакомя его с Бахчановым, Иван Васильевич сказал:
— Алексий, человек божий. Тот самый мой петербургский друг, который… Словом, ты знаешь…
Николай Эрнестович посмотрел на Бахчанова веселыми глазами и крепко стиснул его ладонь:
— Знал тебя, дружище, заочно, теперь буду знать очно. Это куда лучше. А друзья Вани — и мои крепкие друзья.
Он торопился в Лефортово к знакомым рабочим.
В Москве он полагал пробыть не более суток. Ему хотелось посетить еще два-три города, прежде чем он покинет Подмосковье, где его искала охранка. Но он не смог отказать Ивану Васильевичу в просьбе отобедать всем вместе в каком-нибудь дешевом ресторанчике.
Денег у всех было так мало, что поневоле пришлось остановить выбор на простом трактире.
Как ни шумно было в нем, три друга все же опасались быть нечаянно подслушанными и потому разговор вели осторожно. Говорили о подъеме боевого настроения среди рабочей массы, радовались тем сокрушающим ударам, какие "Искра" наносила по антиреволюционным принципам "Рабочего дела" и "Рабочей мысли" — печатным органам "экономистов".
Бауман был встревожен успехами зубатовцев среди отсталых слоев населения и одобрял Промыслова за то, что тот упорно и успешно разоблачает зубатовщину. Правда, это упорство настолько всполошило осиное гнездо, что вынудило "бородатого студента" скова думать о выезде из Москвы, хотя бы на малый срок, лишь бы оторваться от "следопытов".
Бауман мечтал поработать в самой гуще московских рабочих. Он обещал поделиться "гостинцами", подразумевая под ними свежую искровскую литературу.
Потом, когда друзья распрощались у конки и Бауман поехал в Лефортово, Бахчанов признался Ивану Васильевичу, что восхищен Грачом, твердостью его революционных убеждений, душевной свежестью и жизнерадостностью.
— И мне хочется сказать тебе, — продолжал Бахчанов, идя с ним по Пятницкой, — что я горжусь такими друзьями-богатырями, как ты, как он…
— Ну какие мы богатыри, Алешенька, порознь-то взятые?! — добродушно посмеивался Иван Васильевич. — Другое дело — партия, когда она будет по-настоящему создана… Да что мне тебе объяснять. Ты, брат, теперь и сам с усами.
Бабушкин продержал Бахчанова в Москве еще два дня.
— Разъедемся в один день. Ты в Питер, я в Орехово, — сказал он, и задумчиво добавил: — В кои-то веки встретимся! Кто знает, как все случится, Алексей…
Бахчанов мечтал досыта с ним наговориться. Перед отъездом из Москвы они в нескончаемой беседе прошли Плющиху, Арбат, исколесили несколько улиц Пресни, выбрались куда-то к Ходынскому полю, месту массовой катастрофы в коронационные дни.
Усевшись на траву, вспоминали старую Невскую заставу, своего учителя, все пережитое. У Бабушкина было о чем рассказывать. Тут и нелегальная работа на окраинах Екатеринослава, в Кайдаках и Чечелевке, и агитация среди рабочих огромного Брянского завода, и борьба с "экономистами" Заднепровья, выпуск "Южного рабочего" — подпольной газеты Екатеринославского комитета, и знакомство с молодой работницей, ставшей женой Ивана Васильевича.
— Есть теперь и у меня маленькая семейка, — сказал он с какой-то тихой радостью, но, заметив грустное выражение лица Бахчанова и вспомнив историю с Таней, перевел разговор на другую тему: о том, как он сейчас руководит Орехово-Богородицким комитетом.
Бабушкин по-прежнему был бодр и много рассказывал Бахчанову горьких и смешных историй, случившихся с ним за последние годы.
Слушая эти истории, Бахчанов улавливал в них поучительный смысл для себя и для своей будущей работы. Он был глубоко благодарен Ивану Васильевичу за его искреннее стремление дать совет, наставить, обогатить своим опытом, предупредить относительно всяких казусов, могущих возникнуть при весьма неожиданных обстоятельствах трудной и рискованной работы в нелегальных условиях. Еще и еще раз Бахчанов почувствовал, как дорог ему Иван Васильевич, как он любит его и как в самом деле нелегко им обоим расстаться. Но расстаться надо.
Два дня пролетели, как два часа…
Прощаясь, один с суровой нежностью старшего брата обнял другого, а другой, младший, старался не выдать своего волнения. Спустились по лестнице к парадной двери вместе. Иван Васильевич, оглянувшись, сказал: