— Ты кто? Провокатор? Или штрейкбрехер? — кричали ему в лицо.
— Я хотел, — сказал он, — предупредить вас. Провокаторы действуют среди вас под маской "экономистов"…
Его обыскали и нашли пачку свежих номеров "Искры". Это сразу изменило к нему отношение со стороны многих рабочих. Дали ему сказать, что он хочет. Своей речью Бахчанов добился того, что бастовавшие рабочие выразили своему комитету, засоренному "экономистами", недоверие и постановили послать туда только искровцев.
Как-то на улице Бахчанов встретил Нину Павловну. Курсистка, щурясь сквозь пенсне, сначала как будто не узнала его. И вдруг принужденно улыбнулась, стала с непонятной торопливостью просить его не искать встреч с нею, Да, да, конечно, революционные дни останутся светлым воспоминанием в ее жизни. Но она очень любит отца, мать. Она не хочет рисковать их репутацией и спокойствием. И вообще она дала честное слово отцу, на поруки которого выпущена из тюрьмы, что не будет заниматься политикой — хотя бы до окончания курса. Она держала себя очень нервно, беспрерывно озиралась по сторонам и производила впечатление запуганной.
"Вот что сделал с бедняжкой месяц тюремной отсидки", — с грустью подумал Бахчанов и навсегда расстался с ней.
Просмотрев присланные Иваном Васильевичем адреса петербургских сочувствующих, Бахчанов обошел их и везде встретил поддержку. Среди отдельных интеллигентов, читающих "Искру", попался ему один крупный чиновник из министерства народного просвещения. Вынув семьдесят пять рублей, этот солидный господин обещал жертвовать на газету ежемесячно. Но тут же предупредил:
— Только добейтесь, молодой человек, регулярности в доставке. Я недополучил три номера. Что? Конфисковала полиция? Так черт побери эту полицию! Мне какое дело? Бейте покрепче романовскую бестию, чтоб гул шел на всю Европу!
Бахчанов ушел от него в самом веселом настроении. Такого бунтаря из недр царского министерства он встречал впервые.
Собрав первые двести пятьдесят рублей, он с чувством величайшего удовлетворения переслал их переводом за границу тому доктору, адрес которого заучил как стихотворение. Затем написал письмо и отправил по тому же адресу, но на имя "господина Мейера": так именовался в конспиративной переписке Владимир Ильич.
В письме Бахчанов выразил не только чувство неизменной верности великому делу "Искры", но и сообщил кое-что о положении рабочих организаций в столице.
Весь день после этого он ходил в радостно-возбужденном настроении, представляя себе, как Владимир Ильич, прочитав письмо, усмехнется и скажет: "Гм… гм… Приятные вести от старого знакомого…"
Под вечер Бахчанов навестил Водометова.
— Это хорошо, что заявился. А то через неделю не застал бы.
— Уж не в Ясную ли собрался, Исаич?
— Покалякать с графом еще успею.
— Так куда же ты?
— Ишь любопытный какой. Про свои секреты небось ни-ни.
— А ты все-таки скажи толком, Исаич. Знаешь, одна голова — хорошо, а две…
— Не одалживай голову зазря, Ляксей. Гляди, чтоб не снесли ее с твоих могучих плеч. Недаром ты снился мне и, как в той песне о Стеньке Разине, на все четыре стороны кланялся…
Видя, что Бахчанов вконец озадачен, Водометов переменил тон.
— Эх, думал я сюрприз преподнести, ан не вышло. Так уж слушай — расскажу. Познакомился я тут с одним человечком, конюхом крымского виноторговца. Снял этот обормот за городом дачу с садом. И вот обзаводится прислугой. Сказал конюх, между прочим, будто его хозяин ищет и садовника. Только опытного. Ну, тут я и заявился. На садоводстве, мол, собаку съел. Замолви, дескать, словечко. Вызвали, спрашивают: справишься? Сам хозяин — настоящий турок. Ну, увидел меня, спрашивает: умею ли черенки прививать? А я ему: ваше сиятельство, не токмо черенки, а новые сорта фрукт изобретаю. Таращит глаза, вижу, будто нравлюсь ему. Кабы мне только выписать сюда моего прежнего помощника Алешу, говорю, мы бы ваш сад на всю столицу прославили…
Бахчанов засмеялся.
— Ты бы хоть другое имя выдумал, конспиратор.
— Нету свыку к поддельным. Еще забудешь — конфузу не оберешься.
— А для чего же за меня хлопотал?
— А для того, чтоб место имел, голубок. Небось не сладко по волчьему паспорту бегать. Ну и для твоих товарищей… которые против всех этих анафемовых порядков… То есть сам понимаешь… Вы бы собирались в саду, и ни одна посторонняя душа не узнала…
— Спасибо, Фома Исаич, за заботу. Только оставь эту затею — подведет она тебя.