Потом Бахчанов стал жаловаться на трудности и недостатки в партийной работе, на "хвостистов", на провокаторов, всячески вредящих рабочему движению, на свою малую опытность.
Владимир Ильич, внимательно выслушав его, сказал:
— Да, это так… Нам действительно приходится преодолевать гигантские препятствия…
Он задумался и, пройдя несколько шагов, оглянулся на осколки тающего льда.
— …Но мы победим, товарищ Герасим. Это несомненно. Временные неудачи — полбеды. А революционная опытность и организаторская ловкость — вещи наживные.
— Буду стараться, Владимир Ильич. Всеми силами… — обещал Бахчанов.
— И конечно, добьетесь своего. — Он слегка сжал локоть Бахчанова. — Было бы только сознание недостатков, равносильное в революционном деле больше чем половине исправления!
Эти слова взбодрили Бахчанова. Он с удовольствием стал рассказывать об успехах последних стихийно вспыхивающих стачек, как о прелюдии близкой революции. Владимир Ильич умерил его восторги, заметив, что для подготовки революции одного стихийного движения еще далеко не достаточно. Этим могут удовлетвориться только одни хвостисты. Они воображают, что все придет само собой и не нужно никакой организации, кроме создания кружков.
— А мы ведь уже выросли из кружковщины! Она становится слишком узкой для теперешней работы и ведет к чрезмерной трате сил.
Он остановился на выступе берега, высоко над грохочущей рекой. Ветер с силой рвал и трепал полы его пальто. Обратившись к Бахчанову, он продолжал:
— Я работал в кружке, который ставил себе очень широкие, всеобъемлющие задачи, — и всем нам, членам этого кружка, приходилось мучительно, до боли страдать от сознания того, что мы оказываемся кустарями в такой исторический момент, — он потряс сжатым кулаком, — когда можно было бы, видоизменяя известное изречение, сказать: дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию!
Точно молния, сверкнули эти слова в сознании Бахчанова, озарив в какое-то чудесное мгновение все то, что оставалось еще темным и неясным. И казалось, в сильных порывах упругого ветра, в блеске весеннего солнца Бахчанов расслышал прогремевшее эхо пророческих слов вождя…
…Спускаясь с пологого холма к дороге, они заметили сидевшего на камне человека в котелке и крылатке. У его ног лежали палка и дорожный несессер. Человек походил на туриста, присевшего отдохнуть. С унылым выражением лица он прочищал спичкой мундштук и так, казалось, был поглощен этим занятием, что даже не взглянул на поравнявшихся с ним людей.
Ильич вспыхнул. Его острые, прищуренные глаза потемнели от гнева.
— Видели? Третий раз за неделю встречаю этого типа.
Бахчанов оглянулся. "Турист" все еще чистил мундштук, но чувствовалось, что делает это он только для отвода глаз.
"Слежка", — подумал Бахчанов. А Ильич объяснил, что в последнее время установлено буквально неотступное наблюдение за каждым эмигрантом: вне всякого сомнения, заграничная охранка лихорадочно ищет типографию "Искры"…
— Дьявольская охранка, — с досадой пробормотал Бахчанов. — И какое бы противоядие найти против этого яда?!
— Дело не в поисках, товарищ Герасим, а в хорошем решении одной неотложной задачи: в создании строго тайной организации революционеров, профессионально подготовленных в искусстве борьбы с политической полицией!
— Не скажу о себе, Владимир Ильич, но как трудно рабочему, занятому по одиннадцати часов на фабрике, овладеть таким искусством.
— Трудно. Понимаю. И не от вас одного слышал. И однако же… — он загадочно улыбнулся и добавил: — Впрочем, через несколько деньков я получу от издателя Дитца свою брошюру, и в ней вы найдете нужный материал к затронутой теме!..
Глава двенадцатая
ВСТРЕЧИ В МЮНХЕНЕ
За несколько дней своего пребывания в Мюнхене Бахчанов узнал, что далеко не один он является паломником к Владимиру Ильичу, живущему здесь по паспорту болгарского доктора Иорданова, а в переписке именующемуся то Мейером, то Петровым. Чуть ли не ежедневно сюда приезжали эмигранты из России, преимущественно интеллигенты. Приезжали твердые искровцы, приезжали и сомневающиеся. Приезжали и просто бунтари, скрытые противники искровского направления, вчерашние "экономисты". Много было и сомнительной публики, державшей путь на Женеву, где, по их представлению, мог находиться заграничный искровский центр. Являлись в Мюнхен и беглецы из царских тюрем, из сибирской каторги — за советом, за поручением, а то и просто за добрым напутственным словом.