Лойкин, нервничая, обвел сидящих враждебным взглядом:
— Ну, это уж слишком, господа!
— Что ж поделать, правда всегда колюча.
— По-вашему, это, может, и правда, но по-нашему…
— Правда есть всегда одна — правда народа, — отрезал Иван Васильевич, — а все, что не в пользу народа, то кривда. И эта ваша кривда исходит из бессмыслицы: чтобы овцы были целы и волки сыты. Но, как известно, голодный волк не удержится от того, чтобы не съесть овцы. Если волки станут сыты, — значит, овцы будут съедены, а чтобы овцы уцелели, надо, чтобы волки были уничтожены. Вы же щадите волков.
— А ведь верно рассудил Ваня! — сказал один из рабочих.
— Чего там! Правильно, — прибавил другой.
— Что и говорить: в точку бьет! — посыпались одобрительные голоса сидящих.
Лойкин уже не находил себе места. Он готов был прекратить спор, когда неожиданно открылась дверь и в ней появился еще один «блинщик» — высокий человек в распахнутой шубе и в енотовой шапке.
Окинув собравшихся холодным взглядом своих изжелта-серых глаз, он протянул выхоленную, как у барина, руку только хозяину, сбросил шубу на сундук, стоявший у двери, и уселся на стул.
Пока Лойкин, несколько смущенный появлением нового лица, безуспешно пытался опровергнуть доводы Бабушкина, «барин», как мысленно окрестил его Алеша, с усмешечкой играл брелоками на массивной золотой цепочке своих часов.
— Это тоже революционер? — шепнул, не вытерпев, Алеша сидевшему рядом рабочему.
— Тоже! — строго ответил тот.
А Лойкин, сердито жестикулируя, продолжал ораторствовать:
— …Я пришел сюда не для диспута. Но если бы мне позволило время, я бы спорил с кем угодно. — Он бросил недоброжелательный взгляд в сторону «барина». — К сожалению, дискутировать легко, а вот действовать трудней. Народ спит. Его надо будить…
Тут поднялся хозяин квартиры.
— Прошу прощения, Никодим Арсеньич, — извиняющимся тоном заговорил он. — Некоторые наши товарищи очень просили бы вас разъяснить нам по отдельным вопросам. Говорят, что так будет понятней…
— Чего еще? — сердито буркнул Лойкин.
Тогда встал с места «барин» и, взглянув на Лойкина, все с той же усмешкой сказал:
— В самом деле, почему бы не начать с вопросов? Но поскольку с этого не начали другие, то…
Лойкин передернул плечами:
— Вашей специальностью, господин Солов, видимо, стало срывать мои выступления…
— Напротив. Я не хотел. Но меня пригласили…
— Однако! — Лойкин с гневом повернулся к хозяину квартиры. — Почему вы меня, друг мой, не предупредили?
— Никодим Арсеньич! — оправдывался хозяин квартиры. — Да у нас сегодня единственно свободный вечер… А Петр Евгеньевич, — он кивнул на Солова, — были приглашены тоже на этот день. Но, понимаете, из-за помещения…
— Это меня не касается! — оборвал его Лойкин. — . Я явился сюда учить, а не спорить.
Солов ухмыльнулся:
— Как видно, вы боитесь пропагандировать свою теорию при грамотных людях?
— Почему боюсь? Сделайте одолжение. Я жду ваших так называемых вопросов, — с желчной усмешкой произнес Лойкин.
Алеша с любопытством следил за спорщиками. Эта, как казалось ему, совершенно беспричинная перебранка между двумя образованными людьми очень удивляла его.
Солов обвел своими холодными глазами окружающих.
— Я позволю себе прежде всего заметить, что господин Лойкин находится во власти предрассудков, которые были уместны, скажем, во времена Николая Палкина. Тогда тоже боялись промышленного развития. Но жизнь жестоко проучила нас за отсталость. И вот, хотя с тех пор прошло четыре десятилетия, иные все еще поносят просвещенный капитализм…
— Просвещенную каторгу! — выкрикнул Лойкин.
Алеша с возрастающим интересом вслушивался в реплики. Он многого не понимал и испытующе поглядывал на своих соседей. Они сидели, потупив глаза, щипля бумагу, которой был покрыт стол, или переводя взгляды с Лойкина на Солова и обратно.
— Да, конечно, на наших фабриках еще тяжело, — говорил Солов, — но капитализм лучше экономики крепостного права настолько, насколько движение лучше застоя…
— Это, положим, правильно, — заметил Иван Васильевич, катая хлебный шарик, и Алеша с гордостью подумал, что из всех здесь присутствующих рабочих только один Бабушкин по-настоящему разбирается в сути спора.
— А скажите, пожалуйста, — насмешливо прервал Солова Лойкин, — насколько, по-вашему, коммунизм лучше капитализма?
— Вопрос тоже к месту, — усмехнулся Бабушкин и пытливо посмотрел на Солова. Но тот, обходя реплику, точно лоцман подводный камень, продолжал: