— Прощайте и помните: я весь к вашим услугам. Вы больше ничего не скажете мне на прощание?
— Ничего, — холодно ответила она и отвернулась к раскрытому окну.
Солов вышел…
Лара сидела в канцелярии тюремного замка. Ей пришлось долго ждать, пока ее принял вызванный сюда Кваков.
— Позвольте спросить вас: кем вы приходитесь заключенному? Родственница?
— Нет.
— Супруга?
— Нет.
Он удивленно приподнял щетинистые брови:
— Значит, посторонние? Так, так. Тогда-с ваше свидание с заключенным едва ли возможно.
Лара нервно мяла в руках перчатку и краснела. Потом вдруг вскинула на старого цербера загоревшийся взгляд и с достоинством сказала:
— Я не чужая Бахчанову, а его невеста.
— Это другое дело. Но, позвольте, сударыня. Тут какой-то парадокс. Явление в некотором роде противное духу естества и закона.
— Не понимаю вас, — вспыхнула она.
Кваков с притворно добродушным сочувствием качнул головой и сунул руку в портфель:
— Совесть не позволяет мне скрыть от вас одну вещь.
И он показал ей карточку. На ней был изображен Бахчанов. Рядом с ним находилась молодая женщина с ребенком на руках. Только опытный глаз мог заметить, что одна карточка искусно вмонтирована в другую и переснята так, что снимок представлялся единым. Лара этого не видела. Она только чувствовала, как гулко стучала в ушах кровь, как к сердцу подкатила жаркая волна. Кзаков, сложив цепкие пальцы на черном жилете, щурил глаза, следя из-за полуопущенных век за мгновенными изменениями выражения лица девушки.
— К чему все это вы мне показываете? — с оттенком боли и возмущения спросила она.
— К тому, сударыня, чтобы имеющие глаза видели, а имеющие уши слышали. Как видите: у Бахчанова есть и жена и ребенок. Тут прямо написано: Татьяна Егоровна и дочь Наташа. Вы, конечно, этого не могли знать. Вас ввели в заблуждение. Зачем? Темна вода в облацех. Это уже область морали нынешних нигилистов. Охотно допускаю, что вам все это кажется невероятным, чудовищным. Но сомневаться не приходится. Вот, извольте, еще фактик.
Он рассыпал перед подавленной отчаянием девушкой конверты с письмами. Одно из них было написано-Бахчановым, другое — рукой Татьяны Егоровны.
— Почерк узнаете? А содержание — уже не секрет. Вот-с к примеру: "Танюша, родная, любимая, если бы ты знала, как я истомился, ожидая здесь, в сибирской глуши, от тебя весточки…" Согласитесь, сударыня, что такие слова к знакомым не адресуют. Впрочем, может быть, вы хотите задать какой-нибудь вопросик по поводу всего этого? Пожалуйста…
— Нет, — прошептала она с усилием, — я прошу только дать мне свидание с Бахчановым.
— Сейчас, когда идет следствие, нельзя. Закон.
— Тогда я прошу передать ему письмо или хотя бы записку.
— Увы, прокурор не разрешает вести переписку до окончания следствия.
— Может быть, я могу передать книги, фрукты…
Кваков подумал и, подымаясь, сказал:
— Буду ходатайствовать. Приходите за ответом в четверг.
Лара не помнила, как вышла из-под этих мрачных сводов. Солнце весело сияло на синем небе, в воздухе стоял обычный гомон улиц, а в ушах у ней все еще раздавался скрипучий голос человека с мертвящим взглядом…
Очень долго тянулось время до четверга.
Все эти дни Лару одолевали мучительные сомнения, порожденные кваковскими "открытиями".
"Почему Алексей молчал о своей семье? — размышляла она в часы своих душевных страданий. — Может быть, он бросил ее? Но ведь это же не в его характере. Быть может, Алексея оставила жена, не в силах вынести жизнь, полную лишений и преследований? Но ведь это же не его вина. Если же его жена и ребенок умерли, тогда он вдвойне несчастен и достоин сострадания. Непонятно, почему же он умолчал об этом? Не потому ли, что ему было слишком тяжело касаться этой душевной раны?"
Лара терялась в своих догадках. Одно ей было ясно: что она не имеет никакого морального права осудить человека, только на основании обвинений, заочно выдвинутых его врагами. Любимый человек сейчас терпит страшное бедствие, и долг ее сердца прежде всего во что бы то ни стало оказать помощь бедствующему. "А когда вырвется из неволи — сам скажет правду".
В четверг у подъезда ее дома снова остановилась соловская коляска. На этот раз Махмуд передал записку такого содержания: "Если гнев сменили на милость — покорнейшая просьба пожаловать сегодня, можно даже немедленно, в Дом князя Дадиани, где устраиваю концерт. Ваш Солов".