— Не обижай моих ребятишек, Василий Арсенович. Это ведь тоже люди партии.
Васо обежал гневным взглядом лица неизвестных. Среди них, видимо, были не только ремесленники, но и рабочие, сбитые с толку вражеской агитацией.
— Докатились! — сказал он с презрением. — Вместо борьбы с погромщиками разоружаете народ!
— Мы не хотим крови. Ничьей.
— Крови не хотите? А сами курки взвели! Эх вы, горе-революционеры!
— Ты, Шиладзе, не маленький и должен понимать: раз введена конституция — революция кончилась. И вот видишь, даже сам наместник доверил нам эти винтовки.
— Он знал, что вы за публика. Ну да что толковать. Оружия при нас нет.
— Шиладзе, не лги! Не заставляй нас прибегать к обыску.
— Только посмейте, изменники! — крикнул один из боевиков и выхватил из-под пиджака маузер. Тотчас же клацнули затворы винтовок. Васо оглянулся. Врагов было больше.
— Что ж, — сказал он, с ненавистью глядя на Теклидзе, — мы подчиняемся силе. Но не надолго. Скоро вы полетите вверх тормашками.
Теклидзе картинно поднял над головой приклад:
— Дискуссии принадлежат прошлому. В последний раз требую сдать оружие.
Кто-то уперся дулом винтовки в спину Васо. Он с ожесточением швырнул к ногам бывшего приятеля револьвер. То же нехотя сделали его пять товарищей.
— Вот давно бы так, — Теклидзе опустил приклад. — Но не спешите уходить. Мы имеем инструкции задержать вас до отхода поезда.
— Предатели, предатели, — твердил в бессильном отчаянии Васо, тщетно стараясь вырваться из плотного кольца дружков своего бывшего кунака. Но вдруг, на что-то решившись, он вплотную подошел к Теклидзе и, делая над собой усилие, чтобы не плюнуть тому в физиономию, сказал, что дело идет о жизни "тамады".
— Что же с ним? — насторожился Теклидзе. И Васо стал сбивчиво и торопливо излагать историю ареста Бахчанова, едва ли догадываясь, что тем самым услаждает темную душу бывшего своего кунака и разжигает у того чувство мстительного злорадства.
— Нет, Василий Арсенович, — сказал издевательским тоном Теклидзе, — бабьими сказками ты нас не проймешь. Оружие мы вам все равно не вернем.
Как только эшелон отошел от станции, Васо с товарищами был отпущен. Он сейчас же помчался к соратникам, изнывающим в засаде. Когда те узнали истинную причину задержки сигнала к нападению на охрану поезда, ярость их была так велика, что, кажется, останься Теклидзе на станции, его бы разорвали на месте.
Подавленный и мрачный Васо явился к Камо, жалуясь ему на провал.
— Ах, как у меня болит душа за тамаду. Но что теперь делать, скажи, что?
— Освободить его надо. Так велит партия, — спокойно ответил Камо. А потом разъяснил: — Из Женевы получено шифрованное письмо с просьбой обеспечить немедленный переезд Бахчанова в Петербург.
Васо был искренне огорчен тем, что Бахчанов должен покинуть Кавказ, хотя понимал, что неизмеримо лучше примириться с отъездом друга, чем с его неволей.
— Понимаешь, я думаю, товарищам из Центрального Комитета неизвестно, что он в тюрьме. Иначе бы они не писали такого письма.
— Как знать. А может, известно.
— Известно, говоришь? Тогда как же можно обеспечить переезд нашего друга, если он в тюрьме?
— Да очень просто, — засмеялся Камо, — надо вырвать его оттуда! — и, шагая по комнатушке, вслух размышлял: — Просьбу товарищей об освобождении нашего друга надо рассматривать как серьезное задание боевого характера. А всякое задание мы обязаны выполнять успешно. В особенности такого рода, как это, — заключил он с тем ощущением удовольствия, какое всегда испытывал, когда получал возможность очутиться в обстановке острого риска и опасности…
Каждый человек мечтает по-своему, но не каждый знает, как осуществить свою мечту. Унтер-офицер Рогощ не составлял исключения. Долгими днями и ночами он думал о доме, о семье, надеясь получить побывку в родную Лодзь. Начальство в знак милости перевело ретивого служаку из обычной стрелковой роты в конвойную команду. Рогощ не видел почета в развозе арестантов по тюрьмам и потому продолжал выклянчивать побывку. Начальник конвойной команды — молоденький офицерик, тот самый, который взял в плен старого желонщика Давида, пообещал Рогощу свое ходатайство с одним условием: чтобы в команде не было никаких "происшествий" за все время перевоза "государственных преступников".
Унтер-офицер всеми силами старался выполнить этот приказ. Однако как трудно держать людей в "ежовых рукавицах"! Солдаты постоянно о чем-то шепчутся, спорят. Правда, если разобраться по совести, то они толкуют правильно. Уж больно тяжела и бесправна солдатская жизнь. Но разве можно нарушать присягу!.. Бог покарает, и царь не простит. А попасть в арестантские роты — угодить в сущее пекло! И уж что-что, а заветной побывки тогда не видать как своих ушей?