— Придется драгун вышибать, — решила бойкая пожилая работница.
— Авдеевна права, — одобрительно улыбнулся бородач. — Вчера вышибли черную сотню с Красной площади, сегодня начнем вышибать царских холуев с Каланчевки.
— Но без жертв нам вокзала не отдадут, папаша.
— Не привыкать. Москва на крови стоит, — опять вмешалась бойкая работница.
Тынель с удовольствием прислушивался к этим разговорам. Он улыбался каждому удачному слову, каждой меткой фразе этих простых тружеников, так искренне и глубоко веривших в конечный успех своей борьбы.
Разговорившись с ними, он рассказал им о лодзинских баррикадах, о смерти Ланцовича, о его сестре, брошенной в Таганку и освобожденной московскими демонстрантами.
— Мы вам поможем найти Анелю, дорогой товарищ, — пообещал сочувствующий ему наборщик. — Правда, нам сейчас некогда. Надо идти в казармы подымать солдат. Впрочем, подожди минуточку! Авдеевна! — окликнул он работницу. — Товарищ Иннокентий еще не ушел?
В ответ женщина показала рукой в дальний угол, где обедала группа дружинников. Среди них находился человек с усами, по-татарски загнутыми вниз…
— Вот товарищ Иннокентий, — сказал бородач. — Он тоже сидел в Таганке и наперечет знает всех сидевших с ним…
Когда Тынель объяснил Иннокентию причину, побудившую искать Анелю, тот заявил:
— Вам писали правду. Анеля Ланцович работает на Прохоровской мануфактуре. И найти ее вы можете так: спросите в фабричной столовой рабочего той же фабрики дядю Костю. Его все знают под этим именем, и он укажет вам точный адрес девушки…
Был пятый час, когда Тынель очутился у собора Василия Блаженного. Сумерки уже выползали из всех углов. Фонари не горели, и в синеватом морозном тумане Красная площадь казалась пустынной, безлюдной и бесконечной. Над башенками Исторического музея слышалось беспокойное карканье воронья, суетливо устраивающегося на ночлег. Внизу в проезде курили спешенные казаки..
Казачьи и драгунские части стояли группами почти на всем протяжении от Воскресенской площади до Манежа. Тынелю показалось, что он видит в наступивших сумерках заснеженные дула пушек.
На Большой Никитской мелькали силуэты прохожих, старавшихся попасть домой до того, как сумерки заткут неосвещенные улицы. Узнав, что на пути в Пресню придется миновать Никитские ворота, Тыкель вспомнил Солова. Впрочем, ему сейчас не до мецената. Скорей бы попасть на Пресню и найти там ночлег.
Однако в этот вечер обстоятельствам было угодно задержать Тынеля именно у Никитских ворот. Еще не было шести часов, когда неподалеку от Тверского бульвара художника остановили драгуны.
— Что в чемодане? Динамит? — насмешливо спросил один из них и дыхнул винным перегаром.
— Можете убедиться, какой это динамит, — ответил Тынель. Второй драгун вонзил в его озябшее лицо тоненький луч карманного фонаря.
— Куда направляетесь? На Пресню?
Тынель подумал, что скажи он "да" — и этим сразу усложнит свое положение.
— Чего спрашивать. Сразу виден агитатор, — решил третий, стукнув ладонью по эфесу шашки. Тогда в безотчетном порыве самозащиты Тынель торопливо пробормотал:
— Я направляюсь к нефтепромышленнику Солову. Дом его где-то здесь.
— К Солову? Проверим, — недоброжелательным тоном произнес драгун и взял за рукав Тынеля. Та готовность, с какой драгуны повели его к соловскому особняку, замыкавшему Тверской бульвар у Никитских ворот, оказалась не случайной: на дворе особняка стояло много оседланных коней. "Кажется, мой меценат под защитой кавалерии", — с иронией подумал Тынель.
Драгун постучал в дверь. На стук вышел толстяк, испуганно тараща глаза. Высоко подняв лампу с розовым абажуром, он недоумевающе и вместе с тем тревожно вглядывался в перемерзшего Тынеля.
— Тут досадное недоразумение, — сказал художник. — Господин Солов приглашал меня, а эти люди полагают, что я говорю неправду…
И он назвал свою фамилию. Толстяк, пожимая плечами, нехотя удалился и вскоре вернулся в сопровождении хозяина. Солов, во фраке и белом жилете, выбритый, надушенный, взглянул на Тынеля сверху вниз:
— Ах, это вы… Помню, помню. Но как неудачно. Сейчас у меня гости. Впрочем…