Я в свое оправдание плету всякую небыль. Клянусь, что сегодня же ночью рассчитаюсь с тобой. Смотрит Бурсак на бакенбардистого: как, мол, он отнесется. А тот: «В ваши счеты, Афанасий Георгиевич, я не вмешиваюсь. Имеете зуб на кого — разделывайтесь. Дело похвальное, внутренних врагов жалеть не к чему. Но наперед следовало бы узнать, где они собираются. Дело-то государственное». «Намотай себе на ус, — зашипел Бурсак и щелк меня по носу: — брысь!»
Я едва не поломал ноги, прыгаючи на ходу… Со следующего дня Тишка снова стал ходить за мной тенью. Чую, имеет приказ сунуть нож в спину, коли отрешусь от них. Поэтому к тебе пробирался, как кошка, дворами, через заборы. Но уж теперь-то злость во мне забила через край. Только не против тебя, а против них. Ладно, думаю, отомщу я вам, мерзавцы, за все: и за разбой, и за ваши планты.
— Какие же планы, Прохор Ермилыч?
Сухохвостов жадно глотнул чай.
— Список у Тишки видел. Смутьянов, говорит, на днях бить будем, всяких забастовщиков…
Алеша попытался расспросить своего гостя подробнее, но тот сам не знал всего толком.
— Ну что ж, спасибо, дружище, — сказал Бахчанов. — Без защиты тебя не оставим. На ноги поможем встать. Завтра в эту пору свидимся; но будь осторожен.
На том и расстались. В тот же день Бахчанов отправился к Бабушкину и рассказал ему о встрече с Сухохвостовым.
Иван Васильевич в тревожном раздумье смотрел на черное окно.
— Будем начеку, — сказал он. — Наших мы предупредим своевременно, а твоему маляру, конечно, поможем. Только ты дома не ночуй, а переселяйся пока ко мне…
На всякий случай Алеша стал расспрашивать знакомых: нет ли у них на примете свободного угла?
Неожиданно пришел на помощь сам мастер:
— Мой кум на Знаменской может сдать холостяку угол, и даже с харчами. Сходи.
Не очень-то хотелось забираться так далеко, но он отправился по указанному адресу.
Паровик до вокзала почему-то не доехал. Кордон жандармов останавливал движение транспорта. От самого вокзала по обеим сторонам Невского проспекта шпалерами стояли солдаты конных и пехотных гвардейских полков. Встряхивали мордами лощеные кони, подобранные под одну масть. Ветер развевал черные султаны на касках конногвардейцев. Пахло потом, сукном, ваксой и конюшней.
Шепотом в толпе передавались чьи-то слова:
— Умершего государя привезли…
Алеша слышал еще от заводских, что в Крыму «хватила» смерть Александра Третьего. Казенная печать угодливо оплакивала в «бозе почившего», но «народ безмолвствовал».
Сейчас любопытные толпились на тротуарах из желания поглазеть на пышную процессию и заодно на нового царя.
Алеша жалел, что с ним нет Тани. Он хотел бы понять ее чувства. Вероятно, она бы испытала не одно только холодное любопытство. Ведь везли прах того, кто безжалостно послал ее брата на казнь.
Алеша протиснулся к самой панели и встал возле обрюзгшего чиновника. Тот о чем-то тихо говорил своей спутнице, напудренной даме, глазами показывая на неподвижные ряды гвардейцев. Сначала он обращал внимание спутницы на ордена и медали, сияющие на мундирах высших военных чинов. А когда показались белые коки, везущие катафалк с гробом, чиновник кивнул на рослых кавалергардов, идущих по одному возле каждого колеса катафалка.
— Заметь, душечка, как богато расшиты галунами их мундиры!
Кавалергарды шли в касках, затянутых черным крепом. Каждый из них держал в руках, обтянутых белыми перчатками, огромную свечу.
Вдруг чиновник судорожным движением сдернул с головы фуражку и с дрожью в голосе прошептал:
— Их императорские величества!
Его жесту последовали все стоявшие в толпе мужчины. А какая-то старушка, крестясь, поклонилась в пояс. Кажется, она охотно бы опустилась на колени, если бы толпа стояла не так тесно. Машинально снял шапку и Алеша, но как-то неумело. Шапка выскользнула из его рук и упала под ноги. Ему хотелось немедленно поднять ее, но он воздержался, опасаясь, как бы в публике не подумали, что и он, как та старушка, униженно кланяется. Алеша продолжал стоять, а позади него кто-то шептал:
— Молодой человек, ваша шапка? Подымите. Растопчут!
Он не нагнулся. Он только слегка наступил на нее, чтобы она не попала кому-нибудь под ноги. Один из городовых, затесавшихся в толпу, шипел ему в самый затылок: