— Сынки, кому пить хочется? У меня тут чай с клюквой.
Дружинники узнают ткачиху с Прохоровки.
— Сюда, Кузьминишна, сюда! Горяч ли твой чай?
— Не взыщите, сынки. Должно быть, остыл на морозе-то.
Женщина разворачивает суконный платок, которым укутала чайник, словно дитя пеленками. Напиток еще теплый, его охотно пьют все, за исключением бородача с двустволкой.
— Аз пью только пиво…
Общими усилиями дружинников пушки повернуты в сторону удравшего неприятеля. Но никто не знает, как зарядить орудие, как правильно взять прицел, как произвести выстрел.
— Эх, кабы знать, как с ней, проклятущей, обращаться, — чешет в затылке черномазый парень в суконной фуражке. Кузьминишна заглядывает в черное дуло пушки и простодушно удивляется:
— И надо же калечить народ из такой страхолюдины!
А у дороги снова стучит пулемет. Дружинники вынуждены укрыться за могильные насыпи. Появляются драгуны. Дядя Костя первым стреляет по ним из своего маузера, а когда выходят патроны, берется за наган.
— Так и не сладили с пушкой-то? — спрашивает он, не оборачиваясь.
— Да где там. Своротить бы к чертям ейный механизм, — сердится бородач, — да, вишь, времени в обрез.
Горячая пуля пронизывает его бедро. Кузьминишна с оханьем бросается к раненому.
— Ничо-о, — морщась, утешает ее раненый, — на живом теле все заживет.
Его берут на руки и уносят. Драгуны и казаки на быстрых конях обходят кладбище. Дядя Костя дает знак отходить на исходную позицию.
Ткачиха бредет в числе последних.
— Нагнись, нагнись, Кузьминишна, — предупреждают ее дружинники. Женщина пренебрежительно машет рукой.
— Смерти бояться, так и на свете не жить.
— Эх, а все же обидно такую орудию оставлять, — сокрушается кто-то из дружинников.
— Рано или поздно, а наша возьмет, — хмуро успокаивает его дядя Костя, — а из этой пушки враг не выстрелит, — и по его знаку черномазый паренек бегом возвращается к орудиям и кидает в замок землю пополам с песком.
Драгуны делают короткую передышку. Они ждут обещанных царем подкреплений. Короткое затишье нарушается только одиночными ружейными выстрелами патрулей и пикетчиков-дружинников. Кое-где мелькают кареты "скорой помощи", подбирая раненых женщин и детей — жертв артиллерийского обстрела. На центральных улицах пожарные с факелами поджигают брошенные баррикады. Купцы и лавочники на час-другой открывают свои магазины и лавки. Но во всем чувствуется, что затишье обманчиво, ненадежно. И действительно, с полудня улицы снова пустеют и торговля прекращается. С ранними сумерками усиливается ружейная стрельба. Тротуары и перекрестки снова становятся опасными для прохожих.
Вечером вся Москва в настороженной тьме. Нигде ни огонька. Только на Сухаревой башне вспыхивает прожектор. Длинный бледно-матовый луч его то скользит над седыми крышами, то прижимается к мостовым, точно зверь, готовый к прыжку.
За Александровским вокзалом — дозор дружины. Светает. Гудит в обындевелых проводах студеный ветер. Он бросает в лицо бодрствующих людей колючий снег. Вглядываясь сквозь серые сумерки в унылое разветвление железнодорожных путей с будками, столбами, брошенными товарными вагонами, дозорные вслушиваются в шум ветра. Им слышится музыка. Где-то там впереди играет духовой оркестр.
Дыша на свои одеревеневшие от холода руки, дозорный наклоняется над перилами виадука:
— Эй, братки! Слышите, как шпарят марш?
А по запасным путям бежит запыхавшийся от волнения железнодорожник и машет руками:
— Семеновцы приехали, семеновцы!
— А чтоб их хвороба…
— Вася, Федя, давайте сигнал тревоги.
Щелкает винтовочный выстрел. Разом оживает спящая баррикада. Боевая дружина быстро занимает свое место для встречи врага…
От железнодорожников-стачечников дружинам становится известно, что эшелоны с лейб-гвардейским полком беспрепятственно доехали до Бологого, а оттуда и до Твери. Попытка взорвать мост тверякам не удалась. А их нападение на железную дорогу было отбито огнем подоспевшей пехоты и артиллерии.
На окраине Москвы враг быстро выгрузил орудия и прямо с железнодорожного полотна стал бить по вокзальной площади. Некоторые пушки обстреливали Малую и Большую Грузинские улицы. Снаряды рвались на территории Зоологического сада. Передовая баррикада разлетелась в щепы. Дом, где укрепились дружинники, был подожжен первыми же снарядами" Батальон семеновцев, двинутый вперед, под прикрытием пушечного и пулеметного огня, овладел вокзалом. Одновременно с семеновцами в наступление перешли и войска Дубасова со стороны Кудрина и Смоленской набережной. Окружив Пресню и захватив Горбатый мост, враг стал пробираться в глубь горящих рабочих кварталов. Дружинники стреляли с крыш, из окон, из-за угла, беспрерывно меняя свои засады и ускользая от преследования…