И, взглянув еще раз на желтенькую тетрадь, добавил:
— А вот держать на подоконнике запрещенную брошюру, дорогие товарищи, не следовало бы. Никоим образом!
Бабушкин торопливо спрятал тетрадь под матрац.
Сунув руки в карманы, лектор прошелся взад и вперед по комнатке.
— Беда, товарищи, в том, что у нас нет своей типографии…
Он посвистел, как бы невзначай щелкнул пальцем в стену и заключил:
— Но будет. Обязательно будет.
Снаружи кто-то постучался.
— Это наши, — заметил Иван Васильевич, — но счет перепутали…
Николай Петрович сам открыл двери.
— Товарищам гегемонам почет и уважение! — сказал густым басом один из рабочих, шагнув через порог.
— А почему стучали шесть раз, а не четыре? — строго спросил лектор.
Рабочие смущенно мялись:
— Да ведь мы, кажись, условились, что будем…
Николай Петрович рассерженно метнул свои руки за спину.
— Надо соблюдать наш порядок, товарищи. Даже в мелочах!
Он предупреждающе поднял указательный пален. А через минуту запросто расспрашивал членов кружка о новостях на заводах.
Алеша заметил, что наиболее разговорчивым и охочим на ответы оказался широкогрудый, с добрым лицом рабочий, похожий своей могучей фигурой и каштановой бородой на русского богатыря.
— Василий Шелгунов, — назвался он, пожимая руку Бахчанова.
— Ну, как глаза ваши, Василин Андреевич? — спрашивал лектор.
— Временами побаливают, Николай Петрович, — отвечал Шелгунов, — говорят, можно ослепнуть, да в этом уверенности у меня не хватает, — и он рассмеялся.
— Ну, в таком-то деле одна уверенность как раз и ненадежная вещь. Обязательно покажитесь врачу.
— Не люблю шататься по врачам, Николай Петрович.
— Сочувствую. Но показаться все же надо. Шутки плохи, Василий Андреевич. Речь-то идет о зрении. Ну, а что с вашим кружком?
— Подобрал я на воскресных курсах семь самородков с Семянниковского, с Александровского, Фарфорового и даже с "тишайшего" Обуховского. И каждого зовут Василием! Кружок тезок, да и только!
Все рассмеялись, Алеша тоже. Он видел, с какой лаской и гордостью смотрит Николай Петрович на рабочих вожаков Невской заставы.
Как-то сама собой непринужденно завязалась оживленная беседа.
Положив мягкие сильные руки на стол, лектор ясно и образно растолковывал существо революционного учения Маркса — Энгельса. При этом он так умело ставил вопросы, что слушатели наперебой высказывали свои соображения. Разгорались прения, готовые перейти в пламень спора. Николай Петрович отнюдь не смущался этим обстоятельством. Напротив. Лукаво прищурив глаз, он подзадоривал оппонентов, одновременно поправляя их, и попутно, как бы мимоходом, ставил дополнительные вопросы. Иногда, определив, что товарищи сами не выпутаются из завязанных ими узлов, останавливал спорящих и так объяснял предмет спора, что ни у кого уже не оставалось оснований для разногласия.
Алеша почти не говорил. Он смущался своей неловкостью, неопытностью и пока предпочитал слушать мнения старших товарищей. Его внимание было захвачено главным образом всей этой, еще новой для него, обстановкой запрещенного революционного собрания и в первую очередь личностью руководителя.
Кто этот Николай Петрович? Почему такой умный, образованный человек, который мог бы, казалось, жить припеваючи, идет вместе с обездоленными? И не только идет, а и ведет их, поддерживая в них твердость духа, обогащая их мысли и направляя волю к борьбе с самодержавием и эксплуататорами.
Так размышляя, Алеша, как зачарованный, смотрел на лектора.
А Николай Петрович, развивая свою мысль, говорил с такой силой убеждения и уверенности, что покорял всех без исключения. Алеша удивлялся. "Такая силища у царя, а этот маленький человек тычет в великана пальцем и говорит: тут слабо, там гнило, здесь недолговечно, а в общем все это облегчит возможность положить царизм на обе лопатки… Но кто же это может сделать? Мы, что ли? Семь полуграмотных рабочих и Николай Петрович?"
Засунув руки в прорезы жилета и несколько наклонив вперед корпус, Николай Петрович как бы отвечал на Алешины мысли:
— Против нас, против маленьких групп социалистов, ютящихся по широкому русскому "подполью", стоит гигантский механизм могущественнейшего современного государства, напрягающего все силы, чтобы задавить социализм и демократию. Мы убеждены, что мы сломим в конце концов это полицейское государство, — он выбросил правую руку вперед, крепко сжав пальцы в кулак, — потому что за демократию и социализм стоят все здоровые и развивающиеся слои всего народа.