Когда стрелка часов передвинулась на циферблате к цифре двенадцать, девушка вздохнула и с оттенком грусти сказала:
— Вот и Новый год пришел!
— Да, — подхватил Бахчанов, — девятьсот седьмой ушел в историю. А жизнь все-таки продолжается!
— Но какая это жизнь, — тоскливо произнесла девушка. Она приподняла край занавески. — Смотрите-ка! За окном черная зимняя ночь, снег, лед, лютая стужа. Так и в жизни. Дрались, дрались за свободу — и что вышло? Скручена наша жизнь в бараний рог, и конца мучениям не видно.
Фома Исаевич встал и, торжественно тряхнув седой бороденкой, поднял руку:
— Стужа за окном, говоришь? Да, стужа. Но никто ее не боится. Все знают: придет весна, заблестит и согреет солнышко. А оно всходит, не слушаясь барских часов…
— Блестело оно и грело в девятьсот пятом, а нынче мерзнем. Вот тебе и весна, — упорствовала работница.
Фома Исаевич встрепенулся. Снова в нем проснулся спорщик.
— Не суди, красавица моя, так торопливо не суди. Слушай, чего скажу тебе. Знаешь, бывает так: пройдет масленая и уж близко к концу февраля, как вдруг повеет такой теплынью — душа возрадуется. Посмотришь на небо: чистое оно пречистое, без единого облачка, и такое синее, что твои глаза. Подымешь лицо навстречу солнышку — словно печную заслонку открыл. Посмотришь на заснеженную землю — все черно от проталин, с крыш плещет, и под сугробами журчит.
— Стало быть, оттепель настала.
— Какая оттепель, если на носу капельник-март? Люди добрые тогда говорят: ранняя весна пришла!
— Ох и люблю же ранние весны! — вздохнула работница.
— Понимаю. А вот же может так случиться: рано затает — не скоро растает. Вдруг посреди веселья природы как задует сиверко, ударят холода, повалит снег, спрячется солнышко, ну, прямо зима зимой!
— Выходит, зря цыган в феврале шубу продавал.
— Нет, не зря, милая. Не зря. Тут каждый разумный поймет: раз пришло весеннее время — не бывать зиме. Как ни вой вьюга, как ни расти сугробы, а уж в благовещенье завсегда весна зиму поборет. Так и в жизни. Пришла свобода — как ранняя весна. Да вот задул злой холод — столыпинщина окаянная. Вздумал царь, будто власть его вечная, повел все по-старому: дави-души еще пуще. Ан нет. Раз пришла весна, назад ей ходу нет. Все пойдет только вперед. На Руси самодержавию более не удержаться. Гроб ему заказан, яма на погосте вырыта. Наша весна началась с девятьсот пятого и теперь, несмотря ни на какие временные заморозки, прорвется-таки к теплу и расцвету.
— Браво, Исаич! — одобрил Бахчанов.
— Ты помолчи. Ежели што не по-ученому скажу, потом поправишь. Иные говорят, будто революция умерла. Враки. Как же это она может умереть, ежели жива ее сила — сам народ?..
Далеко за полночь в домишке Водометова не смолкала живая беседа людей, собравшихся за столом.
Переночевав у славного "арсенальщика", Бахчанов утром направился в консерваторию. Он предполагал, что если Лара на свободе, то ока могла бы на крайний случай искать пристанище у одной из своих подруг. Но ради предосторожности он расспрашивал о Магдане, не упоминая имени своей жены. Знавшие Магдану дали адрес одной ученицы, находящейся в переписке с ней. Ученица эта жила на Петербургской стороне в доме против телефонного завода Гейслера. Бахчанов немедленно отправился туда. На улице подвывал леденящий ветер. В воздухе кружились сухие снежинки. Низко над городом неслась буранистая туча. Подходя к дому, Бахчанов увидел в окнах первого этажа елку с зажженными свечами.
У парадной раскрасневшиеся ребятишки играли в снежки. Неподалеку дремал на облучке извозчик. Бахчанов позвонил. Ему открыли. Когда он назвал фамилию подруги Магданы, его тотчас же впустили в прихожую.
И здесь он обомлел: на вешалке висели пальто и шляпа жены. Он не помнил, как очутился в комнате, где, кроме хозяйки и двух пожилых женщин, сидели Магдана и жена. К удивлению и испугу присутствующих, он обнял жену. Сердце его сейчас было переполнено могучей жаждой жизни, острым ощущением счастья. Скромная комната озарилась для него ликующим светом. Но на лице жены он прочел попеременно сменяющиеся выражения то радости, то страха.
— Родной мой, зачем ты здесь? — с отчаянием прошептала она. — Как все это ужасно. Они же нарочно выпустили меня… — и замолчала, не в силах еще что-либо выговорить.