— Чья мать? — не понял Алеша, уже сомневаясь в правильности полученного адреса. — Мать… адвоката?
— Ага!
Мальчик провел Алешу на кухню. Здесь возле плиты стояла худенькая женщина и помешивала что-то ложечкой в кастрюльке. Алеша видел только седые волосы на ее затылке и белый батистовый воротничок. Мальчик подошел к ней:
— Мария Александровна, вас спрашивают…
Старая женщина обернулась. На Бахчанова обратился приветливый взгляд карих, внимательных глаз:
— Вы, вероятно, к Владимиру Ильичу?
Алеша кивнул. Он тяжело переводил дух и поминутно вытирал рукавом свое вспотевшее лицо.
— Присядьте, отдохните, — сказала Мария Александровна, подвигая табурет. — Сын мой дома, но он заболел инфлуэнцой. Мне самой только сегодня об этом передали. Вы уж простите, молодой человек, но сегодня у сына не может быть никаких дел…
— Как же быть? — растерянно произнес Алеша, не поднимаясь с табуретки.
Вид у него был страшно расстроенный. Мария Александровна пристально посмотрела на него и добавила:
— Но если уж очень нужно… Идемте. Но только на минутку.
"Чудесная старушка", — обрадовался Алеша, идя за ней по коридорчику.
Она приоткрыла дверь.
— Володя, к тебе пришли.
В углу небольшой комнаты с низким потолком стояла простая железная кровать, и на ней, укрытый по грудь, лежал человек в белой рубашке с расстегнутым воротом. Алеша сразу узнал эту большую голову со светлыми волосами, как бы отступившими от могучего лба, и этот прищур карих, поблескивающих глаз.
Он несмело вошел. Николай Петрович вынул из-под мышки термометр и положил на столик, стоявший возле кровати.
— А-а, — протянул он охрипшим голосом. — Алексей Степанович! — И показал глазами на венский стул. — Пришли меня ругать? И поделом. Сегодня я должен быть у вас, а слупилось — видите как… Ужасно нездоровится. Валяюсь вот…
Присев на кончик стула, Алеша в нескольких словах шепотом объяснил цель визита. Владимир Ильич сдвинул брови и собрал мелко исписанные листки, разбросанные на одеяле.
— И хорошо сделали, что приехали… Правильно. Будьте осторожны. А занятие проведем в другом месте… Скажем, у товарища Семена. Нет… у него ребенок болен. Будем мешать… Тогда у Прохорова…
Владимир Ильич провел ладонью по своему лицу. Оно пылало лихорадочным жаром.
— А как учитесь? Успехи?
Алеша понял, что речь идет о вечерней воскресной школе, и ответил как можно короче, чтобы не затруднять больного беседой.
Владимир Ильич посоветовал приглядеться к учащемуся народу. Многие из них — будущие участники кружков.
В дверь заглянула Мария Александровна.
— А знаешь, мама, — обратился к ней Владимир Ильич, — мой гость принес действительно неотложную новость. Так что уж извини нас за деловую минутку.
— Поправляйтесь, Владимир Ильич… — сказал Алеша, поднимаясь со стула.
— Спасибо, — отвечал пропагандист и, протянув руку к стакану с водой, стоявшему на столике, добавил: — Привет товарищам… от Николая Петровича.
Алеша вышел в коридор. На душе у него было легко. Все прежние тревоги отпали.
— Мария Александровна… Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? Может, дров принести? В лавку сходить?
Мария Александровна ласково улыбнулась:
— Нет, спасибо, друг мой. Я все уже сама сделала…
Идя домой, Алеша все еще находился в каком-то безотчетно восторженном состоянии. Он мысленно повторял новое, как-то тепло и близко для него зазвучавшее настоящее имя Николая Петровича — Владимир Ильич… Владимир Ильич… Владимир Ильич…
Глава десятая
ВОСКРЕСНАЯ ВЫЛАЗКА
Вечером Алеша забежал к Бабушкину.
Тот сам только что вернулся домой, усталый, но довольный тем, что удалось уберечь всех кружковцев от провала.
— Что я слышал! — воскликнул Иван Васильевич. — Ты, говорят, взялся предупредить Николая Петровича? Каким образом?
Торжествующий Алеша рассказал все, как было. Иван Васильевич слушал очень внимательно, но по глазам его Алеша понял, что он раньше других знал настоящее имя лектора и не говорил об этом из конспиративных соображений. Он и на этот раз был немногословен, сказав лишь, что Владимир Ульянов — самый выдающийся русский марксист и вполне понятно, почему тайная полиция изо всех сил старается уличить "господина адвоката" в нелегальной деятельности.
Потом Бабушкин достал из-за обоев блеклую брошюру: