Минутой позже показалась стройная девушка. Она казалась погруженной в свои мысли, но ее настороженный взгляд молнией обегал всю улицу. Как не узнать учительницу Надежду Константиновну! Потом из-под арки вышел еще кто-то, Алеша стал всматриваться, но тут брызнул густой дождь, пенистая вода захлестала из труб. В густой сетке ливня мелькнуло и пропало еще трое. Который же из них Владимир Ильич?..
Получасом позже, прощаясь с другом, Иван Васильевич сказал:
— Ну, брат, наши старики благое дело задумали. Теперь все питерские кружки будут сцементированы в одно целое. Сам понимаешь, какой удар сильнее: растопыренными пальцами или сжатым кулаком?
Бабушкин больше ничего не прибавил, но Алеша по тону его догадался: в подпольной революционной организации произошло нечто знаменательное…
А некоторое время спустя Иван Васильевич, заглянув в хибарку к Бахчанову, деловито сказал:
— Человек один должен прийти. Будем у тебя ставить особую типографию. И ты, брат, должен стать главным печатником.
— Я же ничего не смыслю в этом деле!
— За час осмыслишь. А больше времени нет, Алешенька. Торнтоновцы уже подымаются, и наш "Старик", бесспорно, напишет листовку.
О начавшемся бурном недовольстве рабочих и работниц фабрики шерстяных изделий Алеша слыхал. И он отлично помнил мрачное, похожее на тюрьму здание этого предприятия. Сам когда-то стоял у ворот, ожидая "милости" быть принятым на каторгу мистера Торнтона. Послышался звонок. Иван Васильевич прислушался.
— Если спросит меня низенький, в фуфайке — впусти…
Вошел русоголовый человек. Под мышкой он нёс какой-то ящик. Бабушкин приветствовал гостя:
— Добрый вечер, тезка! А я жду с нетерпением и думаю: когда же мы займемся кулинарией?
Незнакомец молча и сосредоточенно разжег керосинку, поставил на нее принесенную с собой кастрюлю, налил туда немного воды, потом стал кидать куски желатина и вылил из бутылки маслянистую жидкость (Иван Васильевич, внимательно следивший за манипуляциями "кулинара", сказал, что это глицерин).
Когда странный "суп" сварился, русоголовый вынул из своего ящика узкий противень, поставил его на стол и вылил вскипевшее содержимое кастрюли на противень.
— Пусть стынет, — сказал он, приоткрыв форточку.
— Ветерок подует, что-то будет, — Бабушкин весело подмигнул Бахчанову и продолжал терпеливо следить за деловитыми движениями "тезки".
Алеша недоумевал: да какое же отношение эта странная кулинария имеет к печатанию?
Когда содержимое противня остыло, превратившись в студнеобразную массу, "кулинар" взял кусочек бумаги, откупорил пузырек с химическими чернилами и написал чернилами цифру. После этого он приложил написанное к краю "студня". Цифра тотчас же оставила след на его поверхности. Тогда русоголовый положил на "студень" чистый лист бумаги, провел тряпочкой по листу и сдернул его.
Все увидели переведенную на бумагу цифру. Вот она какая типография!
— Таким образом можно снять до полусотни оттисков, — сказал русоголовый, — после чего изображение станет неясным и тогда уж всю массу придется варить заново. На нашем языке это называется варкой гектографа.
— Эх, тезка, и хороша же твоя уха из петуха, — похвалил Иван Васильевич, потирая руки.
— Кому же я должен передать все это варево? — строго спросил русоголовый. Бабушкин кивнул на своего друга.
— Берись-ка ты, Алексей. Говорят, добрый повар стоит хорошего доктора…
Дня через четыре он принес Алексею текст листовки от самого лектора. В ней Владимир Ильич призывал всех рабочих поддержать забастовавших ткачей, которых господа Торнтоны пытаются "объегорить".
Бабушкин от удовольствия сиял:
— Пришел славный час, братуха, заряжать нашу пушку!
В тот же вечер, плотно завесив окно одеялом и сославшись хозяйке на желание "отоспаться за неделю", Бахчанов заперся и начал гектографировать листовки.
Он с упоением работал всю ночь напролет. И когда в шесть утра к нему пришел Иван Васильевич, то увидел кипу напечатанных прокламаций, под текстом которых стояла величественная и обнадеживающая подпись: "Союз борьбы за освобождение рабочего класса".