На него полуизумленно-полусочувственно смотрели знакомые рабочие и о чем-то шептались между собою. Околоточный не спускал с него глаз. Пришлось идти в участок с листовками.
Но, к удивлению арестованного, его не обыскали. Молодой пристав учтиво пригласил его сесть и достал какие-то бумаги.
Стараясь не шелестеть прокламациями, Бахчанов сел и потребовав объяснений. Пристав многозначительным жестом показал на папку: "Дело номер… об убийстве Афанасия Георгиевича (фамилия была прикрыта спичечной коробкой — пристав курил)… по прозвищу "Бурсак", — прочел Бахчанов.
— Бурсак убит?!
Пристав с ехидной усмешкой кивнул головой.
— Позвольте, — запротестовал арестованный, больше, впрочем, обрадованный, чем возмущенный причиной своего ареста. — Но какое я имею отношение к этому делу?
— Самое прямое. Ты же, голубчик, и обвиняешься в убийстве Бурсака.
Бахчанов даже привстал от изумления. Пристав стукнул ладонью по столу:
— Не отпирайся! Нам все известно.
Он предъявил какую-то бумагу, сказав, что под этим протоколом требуется подпись арестованного. И в протокола было ясно, что два дня назад в десяти шагах от трактира "Вязьма" был убит ломом Афонька Бурсак. Убийца успел скрыться. Но есть свидетели, которые утверждают, что убийство совершено из чувства мести, причем свидетели знают о столкновениях в трактире Бурсака с мастеровым Бахчановым.
— За исключением последнего, все остальное клевета! — воскликнул Алексей.
— Вот видишь: кое в чем ты уже признаешься. Подумай еще, а я покурю! — сказал пристав.
В это время вошел околоточный и что-то шепнул приставу на ухо. Пристав приподнял бровь, пробормотал: "Дураки!" — и, обращаясь к арестованному, заявил:
— Бахчанов, вы свободны…
— Что все это значит? — спросил тот. — Да знаете ли вы, что я пожалуюсь!
Лицо пристава от злости даже вспухло:
— Прошу не орать. Сказано вам, что мастеровой Сухохвостов только что признался в совершении им убийства Бурсака!
— Сказано этого не было. Вы с бухты-барахты осрамили невинного человека и даже не извинились…
— Между прочим, — недобро сощурил глазки околоточный, — странно одно: почему Сухохвостов признался только после того, как узнал о вашем задержании?
— Честный человек. Не хотел, чтобы из-за него пострадал невинный…
Покинув участок, Бахчанов завернул в чайную.
Занятый мыслью о Прохоре Сухохвостове, он не сразу расслышал знакомый оклик:
— Рыбачок!
То был Водометов. Обносился он, постарел. За спиной мешок. "Уж не паперти ли стал обивать старик?" — подумал Алексей и сказал:
— Чайку выпьем?
— Доброе дело. Не откажусь.
Когда уселись за столик, Бахчанов спросил:
— Ну, как поживаем, Исаич?
— Эх, Ляксеюшка, сокол ты мой! Што живу? Держусь за авось, пока не сорвалось…
И Водометов рассказал, как могильщики, с пьяного ли озорства, или со скуки смертной, обломали все его фруктовые саженцы и донесли начальству, будто бы он, Водометов, ночами спиливал на дрова кладбищенские березки.
— А работаю сейчас сторожем дровяного склада. Последнее дело, — заключил он и грустно улыбнулся.
— А наша рыбачья артель? Хоть и не рыбачили, а вспомнишь — будто и в самом деле ряпушку таскали!
Пощипывая бороденку, Фома Исаич крякнул:
— Ничего, Ляксеюшка! Вот начну получать пенсию — наскребу денег и на сети и на лодку. Приходи тогда в мою фирму. Назовем ее: голь, шмоль и кумпания…
— А с пенсией что вышло?
— Да што там вышло! Как подал губернатору прошение, так все и заглохло. Не по чину, видно, пошел. Ну, а я пойду напролом. Хоть до самого министра! Не схоронить же на Руси правды, а?
Бахчанов с сомнением покачал головой.
— Просьба у меня к тебе? Ляксеюшка! — зашептал через стол Водометов. — Нужен мне, брат ты мой, до зарезу рубль. Просит один стрекулист, чинуша спившийся. Сейчас сидит в кабаке и пишет от моего имени агромаднейшее прошение самому молодому государь-императору.
— Ты же министру писать собирался, — заметил Алексей, подавая рубль.
Водометов махнул рукой:
— Да царю, пожалуй, вернее будет. Они хоть и ми-нистры, а им сухая ложка рот дерет. А у меня в кармане одни копейки… Так что боюсь — затычут прошение в дальний ящик, жди до второго пришествия, а дать нечего. Стрекулист мне и посоветовал: при, мол, прямо к царю. Вернее.
— Один ли ты такой, Фома Исаич? Сколько бедного люда клянет царя с министрами!
— Министры што! Министры — мазурики, жулье. Они от нового царя все утаивают.