— Хватит! — нетерпеливо сказал жандарм. — Ну-с, что вы скажете на все предъявленное вам, молодой человек?
Кусая губы, тот отрицательно покачал головой:
— Глупые выдумки вашего неизобретательного агента…
— Что-о?! Позвать свидетеля нумер девятнадцать!
Этого "свидетеля" ввели под конвоем. Увидав Бахчанова, он беспокойно забегал встревоженными глазами, оглянулся на конвоиров, точно ища у них защиты, а потом вдруг кивнул головой.
Бахчанову показалось знакомым это лицо. Вглядевшись внимательнее, он вспомнил, что раза два встречал этого человека на районных собраниях.
— Знаете ли вы данного свидетеля? — строго спросил следователь.
— Нет! — последовал твердый ответ.
— А вы? — следователь с любезной улыбкой повернулся к свидетелю. — Может быть, вы знакомы с молодцом, который не хочет вас знать?
— Я? — произнес тот. — Я знаю…
И неожиданно злобно добавил:
— Это друг Ивана Бабушкина, Алексей Бахчанов, помощник районного рабочего организатора.
Тут юноша, потеряв самообладание, рванулся к свидетелю:
— Трус! Подлец! За сколько сребреников продался?!
Конвойные с трудом оттеснили его в угол.
Следователь сразу сбросил с себя напускную величественность:
— Ну, голубчик, попался! Не отопрешься теперь и не отмолчишься. Заживо сгниешь в Сибири!
Два каменнолицых истукана в жандармской форме подхватили и вывели умолкнувшего арестанта из следственной камеры…
Царские власти постановили выслать Бахчанова в административном порядке на пять лет в отдаленные места Сибири.
Студеным зимним утром толпу ссыльных под конвоем привели к обледенелым вагонам с решетками на окнах. Была объявлена немедленная посадка. Это распоряжение и для осужденных и для родных, пришедших на проводы, было неожиданным. Власти уверяли, что для прощального свидания будут предоставлены лишние полчаса времени. Алеша жадно искал глазами знакомых. Всё чужие, чужие…
"Неужели Таня не придет? Неужели ей не передали? А ведь могли и не передать: недаром же за все время заключения ни разу не разрешили свидания с ней…"
Конвоир с бородой, сивой от инея, уже подталкивал его к ступенькам вагона. Путаясь в казеином балахоне, он медленно поднялся в вагон. Задержался в тамбуре, оглянулся. "Неужели Таня не придет?" Тоска сжала сердце. Последний раз он смотрел на родной город, окутанный зимним туманом.
"Неужели Таня не придет?"
И вдруг увидел ее. В теплом шушуне, в вязаном белом платке поверх шапочки, бледная, полуживая, она шла по платформе, придерживая длинную юбку.
Сережа Лузаков вел ее под руку.
Бахчанов громко позвал ее. Она услышала его голос и подняла на вагон глаза, полные немого ужаса. Раскрыла рот, что-то хотела сказать, но рев паровозного гудка заглушил все. Толпа ссыльных, подгоняемая ударами прикладов, протолкнула юношу внутрь темного вагона. Под вагоном застучали колеса.
Может, кинуться к окошку? Но пробиться к нему не удалось: каждый стремился, бросить еще разочек взгляд на родной город, на близких людей. Рядом в тоске метался пожилой болезненный человек.
Он громко всхлипывал, приговаривая:
— Деточки, деточки мои…
Поезд, развив скорость, уже мчался мимо пригородов, а человек, сидя в углу, повторял, как безумный:
— Деточки, деточки мои…
Долго шел Алеша Бахчанов от этапа к этапу. Города сменялись селами, тянулись заснеженные степи, вырастали горы, леса, а конца пути все еще не было видно. У него отросла борода, опухли израненные ноги. С поезда на сани, с саней пешком снежными дорогами, по льду реки, скользкими горными тропинками, улочками глухих поселков гнали ссыльных в сибирскую глухомань. Одно это расстояние мертвяще давило на сознание и лишало воли к побегу.
Измученный голодом, стужей и тяжелой дорогой, Бахчанов всеми силами старался сохранить в себе бодрость духа. На коротких привалах он, превозмогая усталость, говорил своим спутникам:
— Товарищи, держитесь. Ведь нас и гонят-то сюда затем, чтобы казнить наш дух. А он нам нужен. Без него мы не сможем продолжать борьбу, не сумеем увидеть грядущей победы. А что народ победит, так же ясно, как ясно вот это сибирское солнце!
Однажды в пути, когда начальник конвоя особенно зверствовал, подгоняя обессиленных людей, Бахчанов запел:
Усталые, полубольные люди изумленно подняли головы. Сначала отдельные голоса, потом вся партия ссыльных подхватила песню. Здесь, на ледяных просторах Сибири, песня приобрела какую-то особую величественно-притягательную силу, действовавшую на душу даже случайных людей. Услышав, как солдат, не зная слов, тихо вторит мотиву, Бахчанов замедлил шаг и обернулся к нему: