На полустанках и коротеньких остановках Бахчанов выходил в тамбур, с упоением вдыхал всей грудью первые ароматы бесконечных просторов и с радостью вслушивался в журчащие трели невидимых жаворонков. Он был несказанно тронут и радостно удивлен, когда на одном из полустанков крестьянские ребятишки кинули ему букетик голубой перелески.
— Ловите, дяденька!
Но вот наступает желанный миг. Беглец выходит в Пскове и месит ногами дорожную грязь Застенной улицы. Обильно каплет вода с крыш. Нестерпимо ярко блестит в нежной синеве солнце. В свежем сыром воздухе благоухают клейкие почки бесчисленных тополей и берез. На деревьях, омытых первыми дождями, ликующе щебечут птицы. Со всех старинных звонниц несется колокольный перезвон.
В городе престольный праздник. По сему случаю принарядились купчихи, а "фараоны", выглядывающие подобно цепным псам из постовых будок, надели на свои грязные ручищи белые стираные перчатки.
"Старообрядцев" разыскивает неподалеку от развалин древних стен нужный дом и стучится в дверь одной квартиры.
Женщина, открывшая дверь Бахчанову, удивленно смотрит на него.
— У вас жил фельдшер Духов? — спрашивает он.
— Кто вам сказал? — настораживается хозяйка.
— От вашего знакомого Казанцева я слышал, — продолжает Бахчанов, глядя ей в лицо.
— Которого же Казанцева? — переспрашивает женщина и шире приоткрывает дверь.
— Да того самого, что писал вам заказное письмо.
Условный пароль окончательно рассеивает остатки сомнения, и гость тотчас же приглашается в дом.
— Трудновато узнать меня, — говорит Бахчанов, проводя рукой по бороде.
В комнате на него отчужденно смотрят две девочки.
— Люда, Женя, принесите посуду! — распоряжается хозяйка квартиры и озадаченно спрашивает Бахчанова: — А в самом деле, где же мы встречались?
— На Третьей роте у Ванеева. Припоминаете?
— У Ванеева?! Да, да, теперь узнаю! Помню, тюк бумаги вы откуда-то с Васильевского принесли в самый ливень.
— А чтобы бумага не расползлась, я ее пиджаком, — рассмеялся Бахчанов.
— А сами до нитки промокли… Но как вы изменились! Я даже не сразу признала вас.
Разговорились. Первый вопрос, конечно, о Владимире Ильиче. Счастливое стечение обстоятельств: оказывается, он тоже в псковских краях, здесь, в городе.
— Владимир Ильич здесь?! В Пскове?! А как к нему пройти?
Молодая женщина улыбнулась:
— Это так легко не делается. За каждым его шагом следят. Ведь он тоже в поднадзорных. Могу только сказать, что по приезде он жил немного у нас, потом на Великолуцкой, близ церкви Василия на Горке, а теперь переехал оттуда на другую улицу.
— А все-таки как бы мне его повидать?
— Для этого есть единственный путь: вам нужно зайти к шести часам в городскую библиотеку. Это на Петропавловской, дом семь. Там, в читальном зале, увидите сидящего над всякими статистическими выписками человека довольно приметной наружности., Волосы у него курчавые, сам смуглый, как гвинеец. Это местный земский статистик Сербин Вадим Никифорович, человек безусловно нам преданный. Скажете ему тихо: "Перелет птиц", — и он поймет, кто перед ним и кем послан.
Время до шести вечера показалось Бахчанову необыкновенно долгим. Он исходил полгорода, чтобы как-нибудь скоротать свой невольный досуг.
В читальном зале Бахчанов сколько ни глядел по сторонам, "гвинейца" нигде не видел. Тогда он спустился в курилку. Здесь люди, покуривая, вели громкий разговор о голубях. И эту совершенно невинную тему горячо поддерживал не кто иной, как именно тот человек, приметы которого были точно описаны хозяйкой квартиры.
Чтобы не вызвать лишнего к себе подозрения, Бахчанов стоял поодаль, некоторое время приглядываясь к собеседникам "гвинейца".
Затем, подойдя к ним, он тоже принял участие в общем разговоре. Он скоро понял, что "гвинеец" и его собеседники — люди, не случайно встретившиеся здесь и не случайно заведшие беседу на "голубиную" тему. Если городская библиотека — место встречи поднадзорных и неподнадзорных революционеров, то, ясное дело, эти встречи не должны возбуждать подозрения у рыскающих здесь же полицейских шпионов.
И Бахчанов стал поддерживать спор о повадках голубей.
Только на улице он открылся "гвинейцу". Очень разговорчивый и многословный относительно всяких "голубиных" тем, Вадим Никифорович оказался малоречивым, едва беседа коснулась дел партийных.