Хозяйка дома представила нового гостя:
— Петр Евгеньевич Солов…
Много уплыло воды с тех пор, как Бахчанов встречался с этим человеком, а Солов как будто бы не изменился внешне: все тот же холодный взгляд свысока, все те же барские манеры, разве только в одежде его было что-то "заграничное".
— Это и понятно, — говорил Сербии, — ведь сей либеральствующий молодчик залетел к нам проездом из Западной Европы. Причем один из наших остряков успел мне шепнуть, что Солов ищет богатую невесту, чтобы поправить пошатнувшиеся дела своего родителя. "Анна Иоанновна", конечно, немолода, но, учитывая ее движимую и недвижимую собственность…
— Вы думаете, что…
Сербин с полуслова понял его вопрос и только иронически усмехнулся.
"Интересно знать, — думал Бахчанов, с неприязнью наблюдая за артистическими жестами Солова, — узнал бы он меня, если бы я напомнил ему о блинах за Невской заставой? Вряд ли. Ведь это было так давно, и потом — что ему за дело до какого-то безымянного практика социал-демократического движения? Тем лучше. Отдохнем, подремлем, пока "барин" краснобайствует".
Подавляя зевоту, Бахчанов начал было поудобнее устраиваться в своем кресле, как вдруг обратил внимание на соседа справа, лохматого человека в пенсне. Он сидел, вытянув длинные ноги в рыжих: штиблетах, и, слегка заикаясь, рассказывал что-то о жирондистском вожде Верньо.
— Да, господа, — говорил он, — такому оратору можно только позавидовать. Красноречие его, по словам историка Ламартина, было даже не искусством, а самой природой. Но, к сожалению, его характер был ниже его ума.
— Но можно ли жирондистам отказать в мужестве на эшафоте, Юлий Осипович? — спросил сидевший напротив рассказчика собеседник, похожий на купца.
Бахчанов, убаюканный монотонной речью рассказчика и теплом комнаты, закрыл глаза: ему захотелось подремать вот так, сидя в удобном кресле.
Он не помнил, сколько времени находился в дремотном состоянии. И только легкое прикосновение руки Сербина мигом вернуло его к действительности. Кругом, в густых клубах табачного дыма, кипел какой-то шумный разговор, а "гвинеец" тихо проговорил:
— Пора.
Уже на улице, зябко кутаясь в свое брезентовое пальто, Бахчанов спросил:
— А кто это возле меня так жарко отстаивал жирондистов и умалял роль якобинцев?
— Разве не знаете? Это бывшие участники центральной группы петербургского "Союза борьбы". Один — Мартов, он тут проездом из Сибири в Полтаву, а второй — Потресов.
— Мартов — это тот, который рассказывал о вожде жирондистов?
— Да, тот.
— И тоже хочет видеть Владимира Ильича?
— Да уж кто упустит такую возможность!
— А куда мы сейчас направляемся? Разве не к нему?
— Плыви, мой челн, по воле волн, куда влечет тебя судьба! — засмеялся Сербин, подхватывая Бахчанова под руку. — Сейчас ко мне. Ужинать, отдыхать. А завтра, чуть свет, на одну явочную квартиру.
До рассвета, казалось, было еще далеко, и небо все горело в ярких звездах, когда они вышли из дому.
Улицы Пскова тонули в промозглой тьме. Редкие керосиновые фонари едва освещали дорогу. Чтобы не попасть в поле зрения зорких квартальных или бодрствующих дворников, нарочно держались более темной стороны. Сербин ориентировался в сумерках, как сова.
— Осторожнее, тут яма! — говорил он, поддерживая Бахчанова под руку, или: — Не оступитесь, здесь канава!
Из конспиративных соображений он повел своего спутника не прямо к цели, а несколько отклонясь в сторону.
В постепенно редеющих сумерках стали видны ряды полудеревенских домишек.
— Петровский посад! — пояснил Вадим Никифорович. — Прибавим шагу.
На колокольнях ударили к заутрене. На улочках показались первые фигуры богомолок.
— Теперь выйдем к самой Пскове и вдоль берега доберемся до особняка Бочкаревой. Для конспиративных свиданий место распрекрасное.
Звезды поблекли и забрезжил настоящий рассвет, когда Бахчанов со своим спутником спустились к реке Пскове. Она была узка и неглубока, но звенела и бурлила среди валунов и камней, щедро разбросанных по всему ее извилистому руслу. Слева на крутом обрыве находилось кладбище. Справа расстилалась заречная низменность, с редко разбросанными там и сям избами, деревянной церквушкой и далекими полями, теряющимися в сивой предутренней дымке. Впереди тянулась узкая кайма вязкого травянистого берега, местами залитого водой.
В одном месте Сербин приостановился и посмотрел на сапоги Бахчанова, залепленные грязью: