— Один ли я? Нас тогда было много, Владимир Ильич.
— А сейчас разве мало? Напротив.
И, подвигая Бахчанову тарелку с бутербродами, Владимир Ильич пояснил свою мысль. Да, передовых рабочих, тянущихся к знанию, к социализму, стало несравненно больше. Среди них есть и настоящие герои. Они, несмотря на отупляющий каторжный труд на фабрике, упорно занимаются самообразованием и вырастают в "рабочую интеллигенцию".
В эти минуты свидания с милым, простым и мудрым человеком, на плечи которого судьба возлагала великое бремя собирания невиданной еще на Руси рати, Бахчанову вспомнился один сибирский эпизод.
Во вьюжную погоду маленькая кучка ссыльных хоронила умершего своего товарища. Среди плоской унылой равнины, только кое-где обозначенной отдельными низкорослыми березками, была вырыта могила и в нее опустили гроб. Едва успели засыпать его твердыми комьями мерзлой земли, как усилившаяся вьюга все занесла снегом. Через несколько минут уже невозможно было отыскать могилу. В мутном свистящем воздухе только бешено кружился снег.
Тогда стражник, тоже принимавший участие в похоронах, сказал:
— Вот жил ваш человек, бунтовал-бунтовал, и без толку сгинул. Ничего он не добился, никого не удивил, и самого его забудут, точно и не жил такой. Стоило же лезть на рожон! Лучше бы тихонько пахал себе землю в своей Рязанской губернии.
На это один из друзей покойного, угрюмый больной человек, поседевший в долголетней ссылке, заметил:
— Если бы таких, как он, не было на Руси, — какими бы надеждами жил наш несчастный народ? Но вот же есть такие безымянные апостолы. Всю свою короткую жизнь они посвящают тому, что неустанно призывают всех честных людей поддерживать и раздувать огонь великой надежды. Общими усилиями когда-нибудь раздуется такое пламя, что, вспыхнув, оно сожжет дотла то, с чем мы боролись.
Бахчанов хорошо помнил, что тогда эти слова произвели большое впечатление на его товарищей и воодушевили даже тех, кто как-то "закисал" в тягостной обстановке ссылки.
Сейчас, глядя на плотную подвижную фигуру Владимира Ильича, залитую лучами весеннего солнца. Бахчанов подумал:
"Он тоже раздувает пламя, и, пожалуй, настойчивее всех нас, вместе взятых, быть может оттого, что ему лучше, чем кому-либо, видно грядущее".
— Купил я открытку с видом на старый Псков, — сказал Владимир Ильич, подвигая к себе чернильницу и берясь за перо, — пошлю к моим в Подольск. Вас не затрудню просьбой опустить ее на вокзале?
— Любое поручение, Владимир Ильич, выполню с радостью!
И вот перо быстро побежало по оборотной стороне открытки:
"Дорогая мамочка!.."
Стукнула дверь, и вошел Сербин.
— Владимир Ильич, к вам приехали товарищи из Варшавы. Сергей ведет их сюда.
— Очень хорошо. Желанные гости. Я ведь им писал.
И, обернувшись к Бахчанову, с явным удовольствием:
— Прибывает нашего полку, прибывает, товарищ Алексей. Что еще я хотел вам сказать? Да! Материал для "Искры" самосильно организуйте. И непременно корреспонденции от рабочих. А теперь пейте с товарищем Вадимом чай, пока я побеседую с моими варшавянами…
Наступал вечер, когда Бахчанов возвращался в город, к вокзалу. Несколько раз он оглядывался, как бы стараясь сохранить в памяти этот тихий уголок древнего русского города, где довелось видеться и говорить с человеком, благородному делу которого хотелось служить всю жизнь, до последнего вздоха…
Глава вторая
СТРАННЫЙ СОСЕД
Вот и питерское пасмурное небо, застланное дымом заводских труб, сквозь который тускло блестит позолота на богатырской шапке Исаакия. Бахчанов брел по знакомым улицам. Они воскрешали в памяти картины пережитого. На оживленной набережной он, облокотясь на гранитный парапет, как и встарь, залюбовался ледоходом. По всему величественному речному раздолью плыли, кружась, крупные и мелкие льдины. Все это белое видение исчезнувшей зимы хрустело, звенело, шипело и по ходу своего торжественного движения к взморью дробилось и таяло в мутной воде. Когда заморосило, он поехал за Невскую заставу.
Здесь все как бы застыло, ничто не изменилось, будто остановилось и само время. Те же одряхлевшие хибарки, облупленные кабаки, непросыхающая грязь старинного тракта. За кирпичными стенами старого завода обычный шум, лязг и стук. У дырявых закопченных заборов, кажется, все те же кучи слежавшейся гари. В ушах — эхо басистой сирены мелкого буксиришки, быть может затертого ледовым крошевом. И по-прежнему у заводских ворот толпятся алчные торговки, поджидая, когда выйдут усталые и голодные труженики подкрепить свои силы копеечным борщом или солеными огурцами.