К Бахчанову подлетел половой с грязной салфеткой под мышкой.
— Угодно вашей милости водочки?
— Чаю, дружок, горячего чаю.
Половой пренебрежительно скривил плоское лицо и, ничего не сказав, надолго улетел в дальний угол трактира, где кутила пьяная компания.
Так и не дождавшись чая, сам забыв о нем, Бахчанов в глубоком раздумье машинально поднялся и вышел на холодную и мокрую улицу. Тут к нему подошла цыганка с ребенком на руках и заскулила:
— Дай, ясноглазый, ручку, и я скажу, что ждет тебя, сумного, на белом свете и какая голубка-зазноба кручинится по тебе.
Бахчанов хмуро глянул на заплаканное и забрызганное дождевой пылью личико ребенка и подал цыганке гривенник:
— Не надо мне твоего гаданья, а вот малыша покормила бы чем-нибудь…
Дождь продолжал засевать размокшие и залитые черными лужами мостовые. Промозглая сырость донимала Бахчанова, и он, чтобы согреться, все убыстрял шаги, уходя в глухие и малолюдные кварталы.
Заночевать пришлось в захудалой гостинице, больше, впрочем, воюя с клопами, чем отдыхая. Проснулся он утром разбитый, с головной болью. В дверь стучался номерной:
— Господин Старообрядцев, паспорт для прописки…
Бахчанов не хотел оставлять полиции свой след.
— Я сегодня уезжаю, — ответил он и тут же подумал: "Нет, так жить нельзя. Нужно отыскать хоть Водометова".
Одевшись, он направился в адресный стол. В справочном окошечке ему дали адрес. "Жив курилка!" — обрадовался Бахчанов.
Но, вместо частного жилища, он нашел по указанному адресу унылое здание казенной больницы. Нерешительно прошел в контору.
— …Фома Исаевич Водометов? Есть такой. Пятьдесят один год, безработный, лежит в пятой палате второго корпуса…
Тусклая палата с тесным рядом железных коек, запотевшие окна, тяжелый запах карболки, измученные, желтые лица больных… Среди них одно, едва узнаваемое лицо.
— Здравствуй, Фома Исаич, — тихо сказал Бахчанов и присел на краешек табурета. Водометов резко приподнялся на локте, с каким-то испугом вглядываясь в бородатое лицо Бахчанова:
— А вы… кто?
— Алексей, сын Степана, просил меня передать вам поклон…
Водометов схватил Бахчанова за руку:
— Ляксей, ты?! Друг! Ангел сущий! До гроба запомню…
— Ну, ну, не волнуйся…
— Ведь один я, как перст. Как собака бездомная. Все забыли. Видно, так уж водится. В радости сыщут, в горести забудут. А вот ты не забыл. Ты как друг… От сердца…
Горячие слезы больного падали на руку Бахчанова, Вытирая их шершавой ладонью, Водометов сбивчиво рассказывал:
— Ведь с тех самых пор одна маета… Перебивался кое-как. А все больше безработным. Потом подточило. Слышь, Ляксеюшка… Подточило, говорю. Воспаление легких, да и в печенках какая-то хвороба… Так и не скопил себе на ногу-то, на искусственную. А с этой культяпой разве куда примут?.. Вот полегчает, выпишусь — и в Ясную Поляну, к графу Толстому… хоть пешком…
— Зачем тебе туда?
— А куда же?.. К чуриковцам, что ли?.. У Толстого, у того хоть смысл найдешь…
— Значит, смысла своей жизни ищешь?
— Жизни всех, Ляксей, всех, — поправил Водометов. — Весь народ изверился, так вот…
— А что с твоим прошением к царю?
Водометов раздраженно махнул рукой:
— Ну ее к бесу с этой канителью!
— А все же?
— Да ничего. Заявили мне, что с такими пустяками к царю лезть нельзя. Дело, мол, мирового судьи. А я говорю: да ведь мировой судья — кум фабричного инспектора. Домовладелец. В одном доме живут. Смеются, анафемы. Царь-де таких пустяков не читает. Эх, Ляксей, Ляксеюшка… Чудно, непонятно как-то устро-ей белый свет. Кому, как говорится, полтина, а кому ни алтына. Одному, коли хлеб на стол, так и стол престол, а другому… Не скажу про себя. Я-то что! Скрипучее дерево всегда живуче. Мне сейчас вольготно. Долог день до вечера, ежели делать нечего. Лежу себе — размышляю. Да ты што так зеваешь? Аль не выспался?
— Не выспался, Фома Исаич.
— Снова, значит, на птичьих правах. И без дома и, уж конешно, без работы?
— Не берут, Фома Исаич, на работу.
— Меченый?
— Видно, меченый, — устало засмеялся Бахчанов. — Да ты обо мне не беспокойся. Устроюсь.
Водометов посмотрел на него и, словно осененный новой мыслью, вдруг приподнялся на локте:
— Слышь, Ляксеюшка. А што, ежели тебе тут в больнице устроиться? Скажем, поваром?
— Ну вот еще!
— Правда, не специалист ты по этой части, а все же попытался бы, а?
Бахчанов только скептически улыбался. Водометов и сам чувствовал нелепость своего предложения, но испытывал неодолимое желание чем-нибудь помочь близкому человеку, как-то подбодрить его, вдохнуть в него надежду.