— Чтоб ты так здоров был, как принесешь. А как звать-то тебя, чревоугодник?
— Ильей. А по отчеству…
— Отчества не потребуется. Ты вот што, Ильюшка: открой сейчас ставни, стопи печь, вскипяти в кубе чай, — извозчики скоро придут греться. И поворачивайся у меня. Иначе пойдешь на все четыре стороны в своих онучах, — он кивнул на истоптанные туфли Бахчанова.
— Понимаю, хозяин. Только…
— Што только?
— Одежонку бы какую-нибудь…
— Заработай сначала…
И трактирщик принялся разговаривать с двумя половыми в белых рубахах, одинаково стриженными "под горшок".
"Скорей бы мне поправиться да вон отсюда", — подумал Бахчанов, снова принимаясь за дрова.
А трактирщик, вернувшись во двор, назидательно говорил:
— Старайся, Ильюшка, старайся! Добудем и сапоги и одежу тебе: не стыдно станет на глаза благородным людям показаться.
Но дать сразу одежду отказался:
— Не к спеху. Оденешься — сопьешься.
Дня через два, закрывая под вечер свое заведение, он с таинственным видом обратился к Бахчанову:
— Слушай, Ильюшка. Люди знающие и бывалые толкуют так: ежели кто без лица, то есть беспачпортный, то, стало быть, он не человек, а мазурик. Такого загнать в каталажку — раз плюнуть. А вот кто ты, — понять трудно. Думаю, убивец.
Он с опаской посмотрел на хмурое костистое лицо Бахчанова, на его крепкие широкие ладони и торопливо зашел за стойку:
— Но мне не резон тебя губить. Я, как видишь, даже не спрашиваю, из каких ты сословиев. И для тебя могу стать истинным благодетелем. Хошь — новый пачпорт выхлопочу, а то, хошь, — оженю. Есть у меня на примете одна краля. Горничная калашниковского купца Нила Морошникова. Девка хоть куда! Ничего што рябая, зато при деньгах.
— Вы бы, хозяин, одежу мне дали. Я ее заработал, — упорствовал Бахчанов.
— Нишкни, — остановил трактирщик, — ты мне требованиев своих не предъявляй. Я тебе не завод, и ты не забастовщик. А хочешь моего совета, так вот што. Подбери себе компанию лихих дружков. Хоть с Горячего поля. Мне все едино. Лишь бы они тебя слушались, как бесы дьявола. И нагони ты со своими дружками страх на всяких фабричных горлопанов. Пусть головы не мутят и царского имени не пачкают. А бояться тебе нечего. Мы с Мокием Власычем завсегда поддержим.
— Подумаю, — сказал Бахчанов.
Зеленые глаза трактирщика сощурились в недоброй усмешке.
— Индюк думает. Знаю вашего брата-пропойцу. Оченно хорошо знаю. — И, откупорив бутылку, налил себе и Бахчанову водки:
— Хлестни. Пить разрешаю только к ночи.
— Не дразни, — отмахнулся Бахчанов. — Трону каплю — запой на всю неделю.
— Да ну?!
Трактирщик недоверчиво ухмыльнулся, пожал плечами и медленно закупорил бутылку.
— Ну, ин быть по-твоему. Не пить так не пить. Прощай… А сапоги получишь завтра! — И, хотя тон, которым он произнес эти слова, был доброжелательный, свинцовые и настороженные глаза его говорили о чем-то другом.
Вот почему, не дождавшись хозяйских сапог, Бахчанов в ту же ночь ушел из трактира.
Глава третья
ПОД КАЗАЧЬИМИ НАГАЙКАМИ
Встреча с одним знакомым прядильщиком социал-демократом помогла Бахчанову разыскать товарищей из "Союза борьбы". Бахчанова узнали, тепло приветствовали, одели, обули и выдали ему паспорт на чужое имя. Под чужим именем он поступил на фабрику и вскоре, по примеру своего отца, по одиннадцати с половиной часов в сутки стоял у котлов в ядовитых парах красильной, ворочая пудами мокрой пряжи.
Временами он еще вспоминал Таню, ловил себя на мысли о ней. Но к чему? Прошлое невозвратимо. Лучше будет, если он, конспирации ради, так и останется для окружающих Архипом Казаченко, как было написано теперь в его паспорте.
Он по-прежнему много читал, жажда к знанию осталась неизменной чертой его характера. Книги он часто носил из библиотеки, иногда брал у знакомых рабочих, изредка покупал.
Сосед по станку, старый прядильщик, усердный почитатель "зеленого змия" и "царских" праздников, дивился:
— Не пьешь, Казаченко? Смотри же какой! Да ведь сказывают, в трезвой голове фанаберии заводятся. А водочка, она, брат, целительная. Завсегда от грусти уведет. Идем-кась, друг золотой, в портерную!
Для первого раза Бахчанов забрел с такими, как этот прядильщик, в пивную и, потягивая из кружки пиво, вместе с ними распевал:
Делал он это для того, чтобы отвести от себя излишние подозрения у добровольных слуг полиции и тем прикрыть главную задачу: подобрать вокруг себя группу сознательных рабочих.